Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Молчание.
– Тут появились новые сведения, – продолжал Илюшин. – Очень хотелось бы с вами их обсудить.
– Прямо сейчас? – испуганно спросили из домофона.
– Я к вам из Литвиновки ехал, торопился.
«Что ты несешь?» – одними губами спросил Бабкин. Но дверь уже приглашающе пискнула, и Макар, торжествующе глянув на друга, зашел в подъезд.
В квартире Людмилы Кошелевой сначала хотелось очень широко раскрыть глаза, а затем очень крепко зажмуриться. Именно так Бабкин украдкой и поступил – зажмурил веки. Но на окружающую его обстановку было наложено какое-то хитрое заклятие. Она отпечатывалась на сетчатке – вся, детально, вместе с каждым розовым бантиком и голубой финтифлюшкой. Сергей подумал, что если бы ему довелось жить в такой квартире, он через неделю либо сделал бы харакири, либо прирезал кого-нибудь. Но тут его взгляд упал на предмет, от которого ему слегка полегчало.
Предмет отчаянно диссонировал с плюшево-ангельским интерьером. Это были мужские ботинки сорокового размера, элегантные, но до шнурков заляпанные грязью.
Сергей толкнул Макара под локоть и указал на ботинки. В ответ тот кивнул на вешалку. Там висела мужская куртка, которая никак не могла принадлежать хозяйке.
– Зачем вы пришли? Какие сведения?
Людмила была похожа на большого испуганного пупса. Сергей оглядел гостиную, но кроме женщины здесь больше никого не было. На всякий случай он сел не в кресло, а на стул, чтобы держать в поле зрения прикрытую дверь в спальню.
– В двухтысячном году после смерти Изольды Дарницкой в ее доме нашли отпечатки пальцев, – сказал Илюшин. – Тогда не смогли установить, кому они принадлежали. Говоря начистоту, не слишком старались. Но сейчас мы это сделали. Вы догадываетесь, о чем я хочу сказать, Люда?
– Нет, – пролепетала женщина.
– Это ваши отпечатки. Везде, по всему дому. На прошлой нашей встрече вы сказали, что никогда не приходили к Дарницкой. Но это неправда.
– Не приходила!
– Приходили, – мягко возразил Макар. – Честное слово, нет смысла отрицать очевидное.
– И что же я там, по-вашему, делала?
Людмила подбоченилась и стала похожа на рыночную продавщицу огурцов, готовую плеснуть в морду наглому покупателю рассолом.
– Предполагаю, что вы убивали Изольду, – чрезвычайно вежливо ответил Макар. – По наущению вашего дяди, Прохора Савельева, и, надо думать, с его помощью.
Несколько секунд она смотрела на него, не меняясь в лице, а затем обмякла. Казалось, лицо ее под воздействием внезапно усилившегося земного притяжения сползает вниз – и щеки, и веки, и кожа на скулах. Бабкин даже привстал. Ему показалось, что она сейчас умрет на их глазах.
– Макар… – предупреждающе начал он.
– Чтобы я… Изольду… – прохрипела женщина. – Господи, спаси и помилуй, что ж вы такое говорите-то! Ангелы небесные, святая Дева Мария и угодники пречистые… Да никогда бы я ее! На руках бы носила, ноги бы мыла, воду бы пила!
Она понесла совсем уж бессвязную ахинею. Но помирать вроде бы не думала, и Бабкин, пристально следивший за ней, облегченно откинулся на спинку стула.
Дверь из спальни приоткрылась. Сергей вскочил. По правде говоря, испугавшись за Людмилу, он почти забыл о неизвестном госте.
Однако первый же взгляд подсказал, что гость ему как раз хорошо знаком.
– Вы? – изумился Бабкин.
Давид Дарницкий подошел к Людмиле, хватавшей воздух ртом, и обнял ее за плечи. Они были почти одного роста, хрупкий Давид и тяжеловесная Люда.
– Вы кто? – спросил Макар.
– Это сын Изольды, – пробурчал Бабкин, поняв, что драки не будет.
– Присядь, милая! – Мужчина заботливо подвел Люду к дивану.
Глядя, как он укрывает ей ноги пледом, Сергей вспомнил Софью Аркадьевну и ее командный голос.
– Да, я сын Изольды Андреевны Дарницкой. – Он обернулся к Макару. – И должен вам сказать, что вы ошибаетесь. Во всем. Ваши предположения не просто несправедливы – они жестоки.
Илюшин еще не видел Давида и теперь с интересом разглядывал его.
– Людмила ваша любовница?
– Моя любимая, – поправил Давид. – Много лет. И тогда – тоже.
Она приходила к нему украдкой, пробираясь узкими тропинками среди крапивы и лопухов. Тихонько открывала заднюю дверь. У них было почти целых два часа счастья три раза в неделю – когда Давид приезжал к матери, а старуха покидала дом ради утреннего променада. Два часа! Итого – шесть, как подсказывает школьная арифметика. С шестью часами Давид чувствовал себя богачом. У многих не набирается и одного.
Люда, нежная Люда, ласковая и беспомощная, как роза без шипов. Она никогда не кричала, не повышала на него голос. В ее восхищении им не было оттенка жадности. Любовь к ней не требовала от него служения. Мать Давида сидела на троне, возвышаясь над ним; жена Давида распростерлась под его ногами, готовая быть его рабыней; но и власть одной, и подобострастность другой служили одной цели – управлять Давидом.
Люда никем управлять не желала и, кажется, даже не умела. Для нее все было просто. Вот Давид и его прекрасное тело. Вот она сама, тоже в меру хорошенькая. Им приятно и весело вместе! Так почему бы не прибегать тайком к старухе, не валяться на ее роскошных покрывалах, не хихикать, словно дети, перехитрившие злую колдунью!
Для Давида их отношения были глотком свободы. Для Люды – удовольствием.
Он быстро понял, сколько радости приносят ей деньги, и начал баловать свою подругу. Постепенно сложилось так: мать давала деньги Давиду, Давид часть приносил Люде. После смерти Изольды схема сохранилась. Давид зарабатывал уроками музыки. Он любил свою профессию и любил детей. Но оплаты за его репетиторство едва хватило бы ему одному.
А вот Соня – о, Соня умела зарабатывать. На счастье Давида, она не вела учета. Деньги складывались в буквальном смысле на полочку, откуда он привык забирать каждую неделю то, что полагал своей семейной долей.
В каком-то смысле так оно и было. Просто это была его семья, не Сонина.
– Так вы встречаетесь уже пятнадцать лет? – спросил Сергей. Он посмотрел на Давида уважительно. Пятнадцать лет скрывать от Софьи Аркадьевны свою любовницу!
– Семнадцать, – поправил Давид.
В его взгляде, брошенном на Людмилу, сквозила искренняя любовь. Он видел не пятидесятилетнюю молодящуюся тетку, а розовую красавицу в золотых кудряшках, прелестную, как пастушка на блюде.
– Но только нам нельзя, чтобы Соня узнала, – с пастушеской же прямотой сказала Люда.
– Дети! – объяснил Давид.
– Деньги! – с той же заботливой интонацией добавила Люда.
Сергей не знал, восхищаться ее бесстыдством или осуждать его. Много лет она кормилась и существовала за счет жены своего любовника и признавалась в этом без малейшего стеснения.