«Хотя и Давид этот тоже красавчик, конечно. Нет бы сам зарабатывал. А то у жены берет!»

Давид, очевидно, почувствовал перемену в его отношении.

– Вы не расскажете Соне? – боязливо спросил он. – Прошу вас, не делайте этого. Ни я, ни Люда не имеем никакого отношения к гибели моей матери.

– Где вы были в день ее смерти?

– Гуляли с женой в парке, – не задумываясь, ответил Давид.

– А вы?

Людмила растерялась.

– Я, кажется, дома была. Ну да, точно! С Раисой! Мы с ней весь день готовили.

– Кто-нибудь может это подтвердить?

– Танька может. Она к нам на кухню то и дело заглядывала. Совестно ей, видно, было, что она с отчетами своими финансовыми сидит, пока мы на всю честную ораву готовим. Да все меня видели! – подумав, добавила она. – И девчонки мои, и Варнавины оба. Я бы никогда руку на Изольду не подняла. Она же мама его!

Людмила, не стесняясь, притянула к себе Давида и звонко чмокнула его в макушку.

– Не понимаю, – сказал Сергей, когда они вышли из подъезда, – что он нашел в этой бабе? Глуповатая, ленивая, черствая, да еще и стяжательница. Ты чего молчишь?

– Все так, – после паузы сказал Макар. – Глуповатая, ленивая, довольно бездушная. Но при всем том она светится.

– В каком смысле?

– А ты не заметил?

Сергей сначала хотел с насмешкой отвергнуть предположение, будто он чего-то там заметил, но в следующую секунду вдруг без всяких пояснений понял, о чем говорит Илюшин. От этой простоватой женщины, обустроившей квартиру, воплощавшую в себе победу макраме над здравым смыслом, и в самом деле исходили тепло и свет. Тихий, неясный – но он существовал, и в его лучах всю жизнь грелся Давид Дарницкий.

Едва Бабкин это осознал, как тут же захотел поспорить с Илюшиным просто из духа противоречия. Но не успел: в кармане зазвонил телефон.

– Слушаю?

– Уважаемый, вы, по слухам, жаждали со мной встретиться, – сказал, растягивая слова, незнакомый ему начальственный голос.

Бабкин хотел поинтересоваться, с кем имеет дело, но тут с ним вновь случилось короткое озарение. «Уважаемый», «жаждали встретиться»… Эта вычурная речь могла принадлежать только человеку, имевшему отношение к литературе.

– Виктор Иванович! – обрадованно воскликнул он. – Наконец-то! А я как раз в Москве. Можно к вам подъехать?

– Подъезжайте, – разрешил голос. – Еще полчаса я буду на месте.

Бабкин торжествующе обернулся к Макару.

– Издатель прорезался!

– Квадрин?

– Он самый. Полчаса обещает нас подождать.

– Не успеем, – оценив расстояние до издательства, сказал Макар.

– Успеем! – пообещал Бабкин. – Я хочу услышать от него подтверждение нашей теории и закончить с этим делом раз и навсегда. Так что мы успеем. У нас просто выбора нет!

Последний шаг – и они смогут рассказать Яне Тишко, что в действительности случилось в июне двухтысячного года.

Писатель Прохор Савельев, оставшийся без денег, подбирает в Туле Геннадия Козицкого. Был ли парень и впрямь талантлив? Или Прохор подцепил его на крючок славы, подсек эту мелкую честолюбивую рыбешку, возомнившую себя барракудой, и выдернул на берег, чтобы использовать для своих целей? Одно другого не исключает, сказал Макар и был прав.

Козицкий отключил сигнализацию, Прохор забрал драгоценности. Однако он не учел, что в этот день старуха осталась дома. Она обнаружила воров, бежала от них и умерла на глазах у Яны Тишко.

Девочки в качестве свидетелей его преступления Прохора не пугали. Но Паша, тот самый Паша, которого Прохор так явно выделял из прочих внуков, увидел его и дал деду понять, что все знает.

К этому времени Савельев уже избавился от своего глупого соучастника. Одуревший Козицкий кинулся пристраивать украшения Изольды через комиссионки, и близок был момент, когда его взяли бы оперативники. Не погибни Козицкий сам, Прохор толкнул бы его под поезд.

И вдруг новая опасность. Шантажировал ли Пашка деда? Намекнул ли, что Женька и Тишка больше ему не конкуренты в гонке за наследством Тульского Зодчего? Парень верно оценивал взрослых. Он был проницателен и хитер. Но тут допустил ошибку. Если дед и не обдумывал способов избавиться от внука, он воспользовался ситуацией, которую подбросила ему жизнь. Тишка, очнувшись после обморока, стала убийцей собственного троюродного брата, а Прохор – страдальцем, потерявшим любимого внука.

Бабкин предположил, что последующие годы Савельев распродавал украшения и жил на эти деньги. На десять-пятнадцать лет скромной жизни ему бы хватило.

О том, что произошло в Литвиновке в июне двухтысячного года, никто бы не узнал, если бы не Раиса. Она догадалась, что убийца – ее муж. Или Прохор покаялся перед смертью. Как бы там ни было, Раису мучила мысль, что девочка живет, считая себя преступницей, и она оставила дом ей – вместе с почти прямым указанием на то, что случилось когда-то. Прочитать ее послание было под силу только Яне.

В эту картину не вписывалось лишь появление Вениамина возле дома Козицкого. Дворжик четко указал на его фотографию. Но и тут Илюшин с Бабкиным, подумав, нашли объяснение. У Варнавиных не было машины, а Тулу и Литвиновку разделяло почти восемьдесят километров. Поговорив с Леликом, Вероникой и Яной, Макар убедился, что они не помнят ни одного дня, когда Вениамин отсутствовал бы дома. Это еще можно было списать на детскую забывчивость. В конце концов, у всех ребят имелись куда более важные дела, чем следить за перемещениями Пашкиного отца.

Но Илюшин пошел дальше. Он позвонил Татьяне Тишко, и та подтвердила: да, Вениамин все время маячил на виду, как и его жена. Оба не покидали Литвиновку дольше, чем на пару часов, чтобы искупаться в реке или прогуляться по лесу.

Это означало, что Дворжик попросту ошибся.

Ни Вениамин, ни Людмила Прохору не были нужны. Он действовал один.

Бабкин и Макар ехали к издателю Квадрину, чтобы положить последний камешек в основание постройки.

Вероника торопилась. Бессистемно открывала коробки и снова закрывала их, хваталась за новые, уже понимая, что ничего не найдет – ее вот-вот выгонят отсюда, как Женьку.

Выдав сестру, она купила себе несколько часов поиска. Никакого сочувствия к Женьке Вероника не испытывала. Она вовсе не считала, что нельзя бить людей поленом по голове. Но ей претила грубость Женькиной игры. Это было попросту вульгарно.

В конце концов, руководствуясь неясным чувством, она вернулась в лабораторию Прохора. Если бы Яна поднялась сюда, Веронике дали бы десять минут на сборы. В комнате царил хаос, и хаос этот был порождением рук Вероники. Она вывернула на пол все ящики, опустошила шкафы. Книги валялись вперемешку с одеждой деда. Все, что Раиса сберегла после смерти мужа, Вероника превратила в свалку.