Пол был усыпан камнями, гниющим деревом, кучками сырой травы, ржавыми скобами и гвоздями, сухими ветками, разорванными в клочья мешками, пустыми бутылками, разрезанными банками, скрученными листами олова. Дверь и два окна, снятые с петель, стояли прислоненными к стене — стеклянные безглазые рамы, разрушающееся дерево. Неподвижные стены поднимались на два этажа вверх, штукатурка горчичного цвета облезла, обнажая твердую каменную основу.

Даже при свете дня, высоких голубых небесах, нестихаемой болтовне Стефена это было жутко. Словно мы случайно увидели, как это все закончится. Дом постепенно превращался в руины.

Гниение начиналось в момент создания.

Это мрачное чувство периодически охватывало меня, когда мы начали восстанавливать дом. Каждый раз, как был положен новый ряд кирпичей, была выпилена, обрезана и прибита новая доска, каждый раз, как наливали цемент из мешалки, выпрямляли и резали листы олова, все, что я видел, — это окончательная разруха.

Процесс разрушения начинается с создания.

Сея семена, я видел, что из них вырастут не деревья, а дрова для камина. И всегда ко мне приходил образ этой высокой двойной комнаты без пола и крыши; обломки того, что когда-то было живым, лежало мертвым у моих ног.

— Поверьте мне, сэр, когда эти комнаты отремонтируют, вы не захотите покидать их. Они будут самыми лучшими, — сказал Стефен.

Я посмотрел на камни, отсутствующий пол, отсутствующую крышу, единственную балку, поддерживающую небо.

Мы все видим и слышим то, что нам хочется.

Вы слышите звук закрывающихся дверей, а я — открывающихся.

Мне следовало спросить его, посещал ли это место и Абул Калам азад? Потягивал чай с госпожой.

Когда мы вышли через переднюю дверь, он остался внутри.

— Я буду с вами через минуту, — сказал он.

Мы слышали, как он скрипит засовом. Мы ждали на каменной веранде. Над нами был разрушающийся балкон — серо-черные доски, гниющие и с большими щелями. Стефен появился из-за дома, усмехаясь. Он выпрыгнул через окно в кухне, затем закрыл его.

— Самос безопасное место в мире, — заметил он. — Единственная кража случилась здесь пять лет назад. Восемь кочанов капусты с полей Према Сингха рядом с Гетиа падао. Полиция провела расследование. Поймали вора. Ему пришлось месяц работать на полях Према.

Затем Стефен повел нас на экскурсию по имению. Были еще одни развалины на террасе перед домом. Остался только каменный плинтус. Он сказал, что когда-то это была оранжерея. И еще было двухэтажное помещение возле передних ворот. Оба этажа испорчены, двери и окна разрушены, олово с крыши снято. Большая часть имения заросла, и с трудом можно было найти дорогу через него — лантана, трава, кусты, ползучие растения были повсюду. Деревья нужно было обрезать, многие почти слились вместе.

Когда мы вернулись под деодар, я сказал:

— Машина идет вместе с домом?

— Поверьте мне, сэр, сейчас она плохо выглядит, но многие знаменитые люди путешествовали в этой машине, — уверил нас Стефен.

— Да, — хотелось сказать мне, — Луис и Эдвина Маунтбэттен.

Мы пожали ему руку и пообещали скоро вернуться.

Он посмотрел на Физз и сказал:

— Мадам, вы купите этот дом и никогда не забудете Стефена.

Это было более точное предсказание, чем мы могли себе представить.

Он ушел, лающие собаки потащили его за собой. Я заметил, что пестрая собака с перебитой задней лапой была самой агрессивной, показывала зубы и рычала на всех. Даже три другие собаки пятились от нее. Мы медленно шли за этим цирком, хромая собака поворачивалась, чтобы броситься на нас. Когда мы вышли из нижних ворот — ворот там не было, просто сломанные каменные колонны, — то перешли через дорогу. Рядом Со столбом «До Бховали 10 км» была маленькая каменная скамейка. Сидя на ней, можно было посмотреть на дом снизу верх. Камень под нами — голый, неприкрытый цемент — был теплым.

Через несколько минут солнце добралось до наших костей, погрузив нас в сон. Прямо за нами лежала темная и зеленая долина. Напротив находился холм с домом на вершине и дымовыми трубами на крыше. Рядом с ним рос деодар, три его зубца поднимались выше дома, выше дымовых труб. Небо было высоким и цвета голубой воды. Словно мазки краски, на нем вырисовывались хлопковые облака. Можно было слышать, как ускорялись и затихали двигатели автомобилей возле гор. В кустах было множество порхающих и болтающих синиц, чеканов, зябликов, поползней, маленьких птиц, которых невозможно было распознать. Мы сидели там, наслаждаясь запахами, наблюдая, слушая. Мы оба знали, что мы собираемся делать.

— Господин чинчпокли, я могла бы жить здесь вечно, сказала Физз.

— Это знаменитая машина, правда? — спросил я.

―Нет, это обаяние Стефена, — улыбнулась она. — Он так небрежно носит эту собачью шерсть.

Мы сидели там так долго, что солнце село за противоположную гору в мареве кроваво красного цвета. Жители деревни прогуливались мимо; машины, автобусы, грузовики проезжали мимо; на нас смотрели с любопытством, но никто не беспокоил нас. Еще до того, как село солнце, воздух стал прохладным. Мне пришлось опустить рукава моей рубашки, Физз закуталась в дупатты. Мы вернулись наверх к дому, на самую высокую террасу — вода все еще булькала в трубе — наблюдали, как сумерки — опускались на долину. Вокруг начали появляться последние островки света. На недоступных склонах, которые выглядели необитаемыми днем, светили маяки. Люди, правда, были повсюду.

Дом стоял внизу перед нами в полной темноте, две его дымовые трубы теперь выглядели как поднятые уши огромного животного. Через минуту небо потемнело, а затем его усеяли звезды. Мы не видели так много звезд со времен пребывания в Касаули много лет назад. Мы держались за руки и медленно поворачивались, чтобы увидеть их всех.

— Что ты скажешь: если я сосчитаю их правильно, мы купим дом? — спросила Физз.

— Обязательно, — пообещал я. — Если ты ошибешься, мы просто сядем в джип и уедем.

— Дай мне минутку, — сказала она. Она посмотрела вверх, молча двигая губами.

— Я думаю, их три миллиона двести семьдесят тысяч семьсот тридцать три! — воскликнула Физз.

— Бинго! Он твой! — закричал я.

Я обнял ее и прижал крепче — а затем еще крепче. — пока вода сердито булькала позади нас. Она пахла лучше, чем все в этом мире. Лучше, чем что-нибудь, что я видел этим днем или за век свою жизнь.

Позже она спросила:

— Мы нашли его, правда?

— Думаю, да, — сказал я.

Единственное место на планете, с которым мы связаны и куда хочется вернуться, и не имело значения, как далеко мы ушли от него.

Единственное место, которое возвращает нам целостность, которую мы медленно утратили за эти годы. Единственное место, где «Брат» будет работать в бесконечном исступлении.