— Какая удивительная ткань, — пятая Рудлог погладила одежду: она была нежной, гладкой, но слегка бугристой и пахла деревом. Не шерсть и не кожа. Но и не хлопок — да и хлопковых полей вокруг не наблюдалось.

— Это волокна с дерева хи́а, — неши покрутила головой, взяла Алину за руку и провела вглубь сада, за постройки: там почти вплотную стояли три лиловых папоротника, уже знакомых принцессе по путешествию. Каких только форм она не насмотрелась на Лортахе! Эти же больше всего напоминали широченных, вставших на хвост мохнатых гусениц в три человеческих роста с перетяжками и гроздьями орехов под скудной шапкой листьев.

— Смотри, — Медейра подцепила ножом верхний, лиловый слой коры. Вблизи он оказался похож на свалявшуюся паклю. — Это волосы хиа. Наши мужчины их собирают, размачивают, бьют молотилками, а затем варят. И волос становится белый и мягкий. А затем их разматывают, чешут, прядут и ткут полотно. У нас несколько домов этим занимаются и выменивают ткани на другие вещи, горшечники дают горшки, охотники — добычу… Но каждый тимавеш умеет соткать себе одежду из хиа, — похвасталась она. — В пять лет девочки и мальчики ткут себе первый пояс.

— И этих деревьев хватает на весь ваш народ? — удивилась Алина, думая о том, что обязательно расскажет это все Тротту. — У вас большая долина, и лес большой, но и тимавеш немало…

— Хиа очень быстро растут! — затараторила Медейра возбужденно и радостно. — Под присмотром Хиды-Роженицы все растет быстро, и земли восстанавливаются быстро. Срезаешь, — она, наоборот, приладила надрезанный кусок обратно, — и за три декады нарастает еще больше, чем срезала. Мы много что из них делаем. Смотри, — она открыла шкатулку, которую держала Алина, — это шарики из хиа. Они используются женщинами. Я принесла их тебе. А теперь, — она нетерпеливо подтолкнула принцессу к венрису-ванрану, — иди. Я хочу в дом, ношеди-мужчина так много рассказывает, мне очень интересно! Или, может, ты сама мне ответишь на вопросы?

— Ты же видишь, я не очень хорошо тебя понимаю и плохо говорю, — покачала головой Алина. — Лучше иди. К тому же… я сама хочу его послушать.

Макс Тротт

— Ношеди, как называется твой мир?

— Тура. Это на одном из старых языков обозначает «яйцо» или «шар»…

Тимавеш кивали:

— Неши, обучая детей чтению и письму, рассказывают, что Лортах — тоже шар, осененный теплом Геры-солнца.

Тротту не нравилось то, что им предстоит нырять в божественное озеро — он вообще не любил объекты, воздействие которых нельзя предварительно изучить и описать. Да и не навредит ли чужеродная энергия Жрецу? По опыту, не должна — ведь Макс мылся в целебном ручье и пил из него, но вдруг все зависит от объема и концентрации?

На обращения Черный не откликался, и холодок в сердце оставался ровным, сонным. Но в какой-то момент Макс почувствовал странное давление — будто воздух на мгновение вокруг сгустился, как чужое внимание, толкнув со всех сторон мягкой волной, и тут же изнутри, из сердца по телу потек холод.

«Не кричи мое имя, птенец, — раздался в его голове ворчливый голос Жреца, и по позвоночнику посыпало льдом. — Хозяйка этой земли уже поздоровалась со мной, а я — с ней. Мы поговорим с ней потом, когда ты будешь спать».

«Она ведь заключена в горе?»

«Это верно».

«И она поздоровалась с тобой здесь».

«Это тоже верно. Но я ведь сижу в твоем сердце и одновременно лежу под Медовым храмом в Тидуссе, птенец. И часть моей сути бьется сердцем в небесных чертогах Туры».

«Непознаваемо, я понимаю».

«Я вижу, как тебе тяжело это принять», — в голосе Ворона прозвучала и насмешка, и похвала.

«Но эта хозяйка не причинит вреда?»

«Мне — нет».

«А нам?» — спросил Тротт, но Ворон уже заснул. А может, и не заснул, может, просто развлекался, оставив своего сына в неизвестности.

— Расскажи, ношеди, какую одежду вы носите в другом мире?

— Очень разную. Но если говорить в общем, то наша одежда похожа на вашу, просто из других тканей…

Максу не нравилось и то, что сейчас их тройка разделена, а Алина вышла без него. Но он сам учил ее принимать решения и выживать. Сам учил не жаться к нему в поисках опоры или подсказки.

…У него сердечный ритм разгонялся, когда принцесса прижималась. Как сегодня ночью… или недавно, когда она села рядом.

Что дальше? Начнет краснеть, как в пубертат? Тем более, следовало отодвинуться. Отучать ее от себя.

— И ваши дома похожи на наши?

«Тогда что ты творишь? Почему не пресек вчерашние занятия, если не контролируешь себя? Зачем лег к ней ночью? Ты же видишь, как она дергается, когда вспоминает, что за ней наблюдает Ситников. И касается тебя, только зажмурившись. Ты все решил для себя уже — что будешь держаться в стороне, что не будешь мучать ее и себя. Какого черта ты творишь?»

— В целом да — в домах есть двери, есть окна, крыша. Но сделаны они не из живого дерева. Есть маленькие домики из древесных стволов или кирпича, это такие, — он показал руками, — плотные блоки из обожженной глины. А есть огромные здания, словно много таких домов поставлены один на другой. А внутри одна лестница на все этажи…

«Ночью ей было больно. Поэтому лег».

— А какие у вас животные?

«Ты же понимаешь, что это не ответ».

— Разные. Но есть такие же, как на Лортахе. И нет пауков, лорхов, нет таких, как у вас, ящеров…

Принцесса, уже одетая в пеструю рубаху, прихваченную сверху ее собственным поясом с ножнами, в штанах, вошла в сопровождении Медейры, когда он заканчивал обозревать фауну Туры. Сев рядом, взяла со стола какой-то витой пирожок и начала есть. И положила голову ему на плечо.

Упрямая девчонка.

Тротт невесело усмехнулся. Но не отодвинулся.

Ответ был прост — ему слишком мало осталось жить, чтобы он мог позволить себе роскошь отказаться от тех мгновений счастья, которые она ему дарила в своем упрямстве.

Он говорил долго, очень долго — но Макс был готов рассказывать о Туре хоть всю ночь, только чтобы утром их выпустили отсюда. Принцесса, устав сидеть, уже и ложилась на пол, опираясь на локоть, и прижималась к спутнику спиной, обернувшись крыльями, и вставала, и снова садилсь рядом.