– Я не стал делать всё слишком реалистичным, так как по твоей задумке солнце должно не только крутиться, но и греть. А с таким макетом ты бы сжег себе ладони.

Я кивнул. Выключил механизм.

– Это потрясающе, пап.

– Потрясающе то, что мой сын верит в подобную чепуху. Но если ты когда-нибудь воплотишь это в жизнь, ты будешь самым великим изобретателем в мире. Всех времен.

Я убрал механизм в коробочку и сжал её в руках, как самую важную драгоценность.

– А подарок от мамы… Откроешь его потом, ладно? На Рождество, – он сунул мне свёрток в руки и встал. – Нельзя сидеть на холодных камнях. Пойдём уже, покажешь мне свою комнату. Надеюсь, твой сосед и его родители не будут против моей компании.

– С чего бы? Может быть, они ещё тоже гуляют.

Мы направились в лицей. Я отвлёкся на мысли о солнце, но это было настолько мимолётно, что не успел я сосредоточиться на подарке отца, как перед глазами встал образ матери.

Мне хотелось поговорить об этом. И не хотелось одновременно. Я не знал, что сказать. Я не знал, что я чувствую.

Внутри меня будто бы умерло что-то. Я бы сказал: сердце. Но оно было у меня мертво уже давно.

Мы шли по коридору, и мне хотелось биться о стены.

Отец вряд ли чувствовал себя лучше. Ведь теперь у него оставался только я.

Ребёнок, мечтающий разбить голову о стену.

Я, бессмертный.

* * *

Отец Олеана довольно любезно поздоровался с моим, и мы друг другу особо не мешали. На кровати соседа скопилась куча пакетов, включая какие-то подарки, сладости и прочее. Его папа улыбнулся и спросил, тяжело ли выживать рядом с Олеаном.

– О, знаете, это довольно занимательно.

Мужчина потрепал меня по волосам, и они ушли на прогулку, мы же с отцом снова остались в тишине.

Он начал рассказывать мне, как они жили без меня. И, конечно, о своей работе.

Работа.

* * *

К нам успели зайти Эндрю с мамой, и они развесили над моей кроватью и кроватью Олеана гирлянды в виде звёздочек. Это, наверное, выглядело мило. Я ни в чём не был уверен в данный момент. И мне было наплевать. На всё.

* * *

Мама. Она действительно умерла? Была ли она счастлива? Она плакала?

* * *

– С днём рождения, Рождеством и Новым годом, Коэлло. – Я очнулся только в этот момент. Мы снова стояли у причала. Как мы тут оказались?

– Да, пап, – я откашлялся. – Я люблю тебя.

Он как-то хрипло вздохнул и обнял меня. В его объятиях ощущались вся боль и всё одиночество.

– Я бы забрал тебя. Обратно. Но они найдут нас. Они всегда находят.

Я обнял его в ответ.

– Да, пап. Они находят. Но мы ещё встретимся. Обещаю.

– Мама была бы рада слышать это.

Да. Она была бы рада.

– Неделя пути только ради одного дня вместе?

– К сожалению, в лицее нам ночевать нельзя. Я бы остался здесь с тобой, если бы это было реально. Прости, сын.

– Да ничего, отец.

– Извини, просто захотелось так сказать.

– Я понимаю.

Он обнял меня ещё раз, так сильно, что даже слегка заболели рёбра. Но это было ерундой.

– Удачного плавания, – я попытался изобразить улыбку.

Он тоже попытался.

– И хорошей тебе учёбы.

– Да уж.

– Держись.

С этими словами он поднялся на борт корабля и скрылся внутри.

Я же, замёрзнув, отвернулся и пошёл в темноте обратно в обитель уныния и боли.

И думал о матери.

Думал, думал, думал.

Захлебываясь в этих размышлениях.

Белый (?) Ворон

«Какая же мерзкая сигарета», – думал я, выдыхая через нос горький дым. Да ещё и никак не закончится. Я ухмыльнулся новой мысли: прям как жизнь.

Звёздочки над кроватью равномерно, медленно и немного даже убаюкивающе мигали. За окном все деревья были украшены гирляндами.

Коул сидел на кровати в своей комнате. Корабль только что скрылся вдали. Мой отец привёз мне в подарок сладости и две новые книги – от обоих родителей, так сказать.

Коэлло же выглядел убитым. Я помню, что он пару раз упоминал своих предков, а видел я его только с одним отцом, о котором он вообще говорил очень мало.

С его матерью что-то случилось.

Волновало ли меня это?

Мне стало не по себе. Что это случилось с кем-то другим, а не со мной. Нет, разумеется, в моей жизни много чего произошло, и меня преследовал ореол мученика. Что страдать за всех должен я. А они – только если я захочу.

Сейчас же я ни для кого не хотел страданий.

И состояние Коэлло меня напрягало.

– Хэллебор.

Я не заметил, как сигарета закончилась, выбросил окурок в темноту и прошёл к его половине комнаты.

Он держал в руках небольшой механизм, напоминающий конструкцией солнце. Или что-то вроде того. Он не заметил меня, уставившись на изобретение пустыми глазами.

Я всё понял без слов и взглядов. Задвинув штору, я решил оставить человека наедине со своим горем, как пару часов назад я призывал Коэлло оставить Аарона Мейерхольда.

Пять дней были наполнены прогулками, отстранённостью Хэллебора, который сидел в своей части комнаты и просил оставить его в покое, игрой в карты с Куинами и странным настроением учащихся: они пытались радоваться праздникам, будучи совершенно опустошёнными.

Внезапно прекратившееся соревнование вновь продолжилось.

Ребята снова начали бросать друг другу вызовы, возобновили игру на выживание, или, скорее, этот тупой способ отвлечься и развлечься.

Из-за угла выехала Эстер Уайльд, когда Мейерхольд впечатал меня в стенку, ухватив своей широкой ладонью и длинными пальцами за горло.

Он шипел почти как змей, видимо, уже не в силах сдерживать себя, обращая свою печаль об утерянном брате в ярость.

– Ты…

Я улыбнулся ему, пытаясь дышать, а не задыхаться.

Эстер равнодушно окинула нас взглядом, но за ней появились и другие ученики. Разумеется, они полезли нас разнимать, а вернее, оттаскивать взбешённого Аарона от меня.

Я откашлялся, с нервной улыбкой глядя на рыжую глыбу.

– Не теряй самообладание, Мейерхольд. Иначе рискуешь отправиться к уже заключённому в камере Джонатану.