Через четверть часа Гитлер вернулся в кабинет и объявил ожидавшему его французскому послу Франсуа-Понсэ: «Муссолини тоже просит меня повременить!» «Я подвел итог моим предыдущим высказываниям, – вспоминал посол. – Гитлер слушал меня с меньшим вниманием. Мысли его были уже далеко. На лице его отражалась нерешительность. […] Наконец он встал и сказал, что мне сообщат его решение в начале второй половины дня. В дверях я встретил Геринга и Нейрата, которые адресовали мне жесты ободрения».

На самом деле ни Нейрат, ни Геринг не имели никакого отношения к тому, что только что произошло: Пауль Шмидт, по-прежнему прекрасно обо всем осведомленный, отмечал, что посол Аттолико «входил в группу, к которой в то время принадлежали Геринг, Нейрат и Вайцзеккер, делавшие все возможное, чтобы отвратить Гитлера от его военных планов». Геринг и его союзники в Министерстве иностранных дел явно уговорили посла Италии попросить дуче поддержать британскую инициативу. После полудня 28 сентября Гитлер лично позвонил Муссолини, и в ходе разговора диктаторы приняли сенсационное решение: пригласить Чемберлена и Даладье на встречу в Мюнхене 29 сентября… «В 14 часов 30 минут, – вспоминал Франсуа-Понсэ, – мне позвонил Геринг и от имени рейхсканцлера предложил организовать конференцию на следующий день в Мюнхене. Он попросил меня пригласить для участия в ней премьер-министра Франции. Я передал это сообщение в Париж без каких бы то ни было комментариев. Спустя час пришел положительный ответ. Я немедленно сообщил об этом Герингу. Тот воскликнул: “Слава богу! Браво!”».

Нам известны все подробности этой печально известной конференции, изменившей ход истории. Но роль, которую сыграл в ней Герман Геринг, остается довольно неясной, в основном потому, что участие в этой встрече министра иностранных дел фон Риббентропа вынудило Геринга остаться в тени. В полдень 29 сентября, когда Гитлер отправился встречать Муссолини в Куфштайн, Геринг, «в сверкающем мундире и с улыбкой на лице», сопровождал Даладье и Франсуа-Понсэ: они втроем в открытой машине направились в Мюнхен, где в здании «Фюрербау» должна была проходить конференция. Когда около 13 часов начался первый тур переговоров между Гитлером, Муссолини, Чемберленом и Даладье, в зал были допущены лишь Риббентроп, Чиано, Вильсон и Алексис Леже[242], а Герингу пришлось удалиться. Но после двух часов споров стало ясно, что маршал играл за кулисами главную роль, что и подтвердил переводчик Пауль Шмидт: «Муссолини представил на рассмотрение участникам письменное предложение по решению судетского вопроса, после чего в работе конференции был сделан перерыв на обед примерно до трех часов. Предложение Муссолини было напечатано на итальянском языке, но перевести его не составило труда, поскольку я уже имел возможность перевести его с немецкого на французский в Берлине. В то знаменательное утро 28 сентября, за день до конференции, государственный секретарь Вайцзеккер передал его мне, попросив как можно быстрее перевести на французский, чтобы текст можно было отдать итальянскому послу для передачи Муссолини, чтобы у Риббентропа не было возможности внести изменения. Я с радостью снова ознакомился с ним здесь, в Мюнхене. Хотя это предложение было представлено на конференции как инициатива Муссолини, на самом деле оно было составлено Герингом, Нейратом и Вайцзеккером».

Это уже интересно… Действительно, «итальянское» предложение, разработанное этим небольшим комитетом, объединило в себе положения «меморандума», который Гитлер вручил Чемберлену в Годесберге, и последние франко-британские предложения. Оно предусматривало постепенную эвакуацию чехов из районов, населенных преимущественно немцами, а также создание международной комиссии для контроля хода выполнения договоренностей. Этот документ стал основой для обсуждения, когда конференция возобновила свою работу около 17 часов. Но теперь состав участников значительно расширился: к четырем главам государств в зале заседаний присоединились Франсуа-Понсэ, Геринг, фон Вайцзеккер, Аттолико и Гендерсон, а также многочисленные секретари, адъютанты и юридические советники. Капитан Штелен описал возобновление переговоров так: «Оба диктатора и их министры сидели в центре спиной к камину. Англичане и французы разместились по обе стороны от них. Даладье повернул свое кресло так, чтобы сидеть лицом к Гитлеру. Там не было большого стола и зеленого ковра, просто хозяева разговаривали со своими гостями. Тот, кому было плохо слышно, мог по мимике лица Муссолини определить, как идут переговоры. Однако дело продвигалось медленно, переговоры часто стопорились». Это подтвердил и посол Франсуа-Понсэ: «Президиума никакого не было. Не было и четкой программы. Никем не управляемые прения превратились в трудные, запутанные и продолжительные споры. Двойной перевод также затягивал процесс. Темы обсуждения постоянно менялись. Переговоры приостанавливались всякий раз, когда возникало какое-нибудь противоречие. Атмосфера сгущалась и становилась все более тяжелой».

Действительно, Алексис Леже повел речь о дополнительных гарантиях, что вызвало вспышку гнева у Гитлера. Чемберлен заговорил о компенсациях, которые должны были бы получить чехи за утрату имущества в освобождаемой ими зоне, и Гитлер снова начал проявлять признаки нетерпения, а затем воскликнул: «У нас нет времени на такие пустяки!» Наконец ближе к вечеру англичане достали из папки листок бумаги с напечатанным текстом. «Перевод на французский и немецкий языки занял некоторое время, поэтому заседание было прервано, – отметил капитан Штелен. – Даладье и Чемберлен стали прогуливаться в вестибюле, несколько раз заходили к нам, чтобы посмотреть, как мы пишем и диктуем, разговаривали о вещах, не имевших никакого отношения к теме конференции, в частности о рыбалке».

Однако это была первая возможность для них провести консультации после прибытия в Мюнхен. А вот у диктаторов имелось достаточно времени для того, чтобы выработать общую стратегию! И это многое объясняет… Но вот переводчики закончили работу, и обсуждение возобновилось. «Реальные трудности возникли лишь из-за двух пунктов шестой статьи документа, – написал Франсуа-Понсэ. – Французы хотели, чтобы заключительное определение границ выполнила международная комиссия, составленная из представителей Германии, Великобритании, Франции, Италии и Чехословакии, и чтобы она также имела право рекомендовать Германии, Великобритании, Франции и Италии, “в некоторых исключительных случаях, незначительные изменения в строго этнографических определениях зон, которые должны быть переданы без плебисцита”. Тут стороны долгое время не могли договориться: Гитлер возражал против этого, но после долгих препирательств все-таки согласился. В Приложении к Соглашению было сказано, что правительства Великобритании и Франции “поддерживают предложение, содержащееся в Параграфе 6 англо-французских предложений от 19 сентября, касающееся международной гарантии новых границ Чехословацкого государства против неспровоцированной агрессии”. Италия и Германия пообещали дать гарантии Чехословакии, когда она уладит вопрос польских и венгерских меньшинств».

Хотя французы и британцы продолжали отстаивать второстепенные моменты, они уже уступили в главном. Герман Геринг, молчаливый свидетель, понял это раньше других. «По сути, – написал он позже, – все уже было решено: и Чемберлен, и Даладье не имели ни малейшего намерения жертвовать чем-либо ради спасения Чехословакии. Это было ясно как день. В основном судьба Чехословакии решилась в течение трех часов. После чего еще четыре часа ушли на обсуждение понятия “гарантия”. Чемберлен постоянно что-то говорил. Даладье явно не испытывал интереса к спорам. Он просто сидел, […] кивая время от времени в знак согласия и не высказывая никаких замечаний. Я был удивлен, увидев, с какой легкостью Гитлер добился всего, чего хотел. Ведь они знали, что в Судетской области находятся военные заводы “Шкода”, после захвата которых Чехословакия окажется в нашей власти. Когда он предложил сдать нам часть вооружений, находившихся за пределами Судет, я думал, что последует взрыв возмущения, но никто даже не пикнул! Мы получили все, чего желали, и без всяких споров. Никто не настаивал даже на формальной консультации с чехами! Абсолютно ни на чем. В конце конференции французский делегат сказал: “Что ж, теперь я должен объявить приговор осужденному”. Вот и все».