– Классно выглядит, наверняка, дела идут в гору.

– Так себе. В Яньцзине клиентов не так много, как в крупных городах.

– А как поживает учитель Сыма?

– Отец умер в прошлом году.

– Надо же, – осекся Минлян, – кто бы мог подумать, выглядел достаточно крепким.

Тут Минляну вспомнилось увлечение учителя Ма, оно касалось некой Хуа Эрнян, которая проживала в Яньцзине и являлась его жителям во снах, требуя рассмешить; будучи на самом деле горой, она передавила из-за анекдотов немало народу; при жизни самым большим желанием учителя Сыма было написать «Жизнеописание Хуа Эрнян»; объясняя химические реакции на своих уроках, учитель Сыма неожиданно заострял внимание на Хуа Эрнян и рассказывал, что хочет написать «Жизнеописание Хуа Эрнян» не только ради изложения перечня ее деяний, но также с целью изучить химическую реакцию, которая возникла между Хуа Эрнян и Яньцзинем вследствие одного анекдота. Вспомнив об этом, Минлян спросил:

– Помнится, учитель Сыма хотел написать «Жизнеописание Ху Эрнян», удалось ему написать эту книгу?

– Он столько материалов за всю жизнь насобирал; если все их сложить в одну кучу, то выйдет целый стог, но он всегда откладывал работу на потом и так ничего и не написал, – ответил Сыма Сяоню и добавил, – ему вечно казалось, что материалов недостаточно; а когда наконец созрел, то успел написать лишь несколько предложений и умер.

– Жаль, – покачав головой, произнес Минлян и снова спросил, – а что сталось с его материалами?

– Мать сожгла их в день его смерти вместо жертвенных денег.

– Как можно было сотворить такое с делом всей его жизни? – вырвалось у Минляна.

– Кроме отца, никто этими материалами не дорожил, – откликнулся Сыма Сяоню, – к тому же, оставь мы их у себя, кто знает, к чему бы все это привело? Не ровен час, явилась бы и к нам Хуа Эрнян за анекдотом.

Минляну опасения Сыма Сяоню были вполне понятны, тогда он решил подойти с другого боку:

– Ты только что обмолвился, что учитель успел написать начало, про что там говорилось?

– Так мать все сожгла подчистую, как теперь узнаешь?

Похоже, книга Сыма исчезла точно так же, как и стоявшая здесь когда-то лавка семьи Ма Сяомэн, о прошлом не осталось и следа. А какой резон говорить о том, о чем не осталось и следа, поэтому, обменявшись для порядка еще парой фраз, Минлян попрощался с Сыма Сяоню и побрел дальше. Шел он шел и дошел до улицы с закусочными. Пока про еду не думалось, то и есть не хотелось, а тут, завидев столько ресторанчиков, Минлян, которому не пришлось как следует пообедать, вдруг почувствовал, что проголодался. Время близилось к семи часам, так что можно было уже и поужинать. Следуя вдоль ресторанной улочки, он заметил закусочную, у которой развевалась зазывная вывеска с надписью: кайфэнские пирожки, острая похлебка. Минлян уже давненько не лакомился этими блюдами; кроме того, его соблазнило то, что хозяева этой закусочной выставили столики под огромной ивой у самого берега реки; здесь как нельзя лучше чувствовалась спасительная прохлада, которую дарил вечерний ветерок; поэтому, дойдя до входа в закусочную, Минлян остановился. Там прямо у порога стояли мужчина и женщина, которые ловко лепили пирожки и тут же укладывали их на бамбуковую решетку для пароварки. Тут же на печи стоял доверху полный котел, в котором побулькивала острая похлебка.

– Братец, ты яньцзинец? – обратился Минлян к мужчине.

Тот, снимая с пароварки обжигающую решетку с готовыми пирожками, ответил:

– Как может яньцзинец приготовить настоящие кайфэнские пирожки? Я кайфэнец.

Минлян усмехнулся, уселся за один из столиков под ивой и заказал себе решетку паровых пирожков и чашку острой похлебки. Тут он заметил мужчину средних лет, весь потный, с рюкзаком за спиной, с плеткой в руках он тянул за собой обезьянку; на ее шее был закреплен железный обруч с цепью; сразу было понятно, что этот человек промышляет тем, что показывает фокусы с дрессированной обезьянкой; оглядевшись по сторонам, мужчина уселся за соседний столик, Минлян не придал этому особого значения. Вдруг этот мужик вскочил с места и без всяких разъяснений принялся отхаживать обезьянку плеткой. Та верещала и отскакивала, насколько ей позволяла цепочка. Мужчина распалялся все сильнее, на голове и тельце животного одна за другой множились кровавые полосы. Минлян, не в силах и дальше наблюдать эту сцену, спросил:

– Братец, ты чего так разошелся?

Мужчина, утирая со лба пот, ответил:

– Ты не знаешь до чего эта дрянь хитрая. По задумке, когда на каждый удар гонга надо покружиться десять раз, она втихаря крутится восемь; когда надо кувыркнуться двадцать раз, она кувыркается пятнадцать; те, кто в курсе, понимают, что это она хитрит; а остальные считают, что это я – изверг, естественно, от этого портится моя репутация. Вот это меня и бесит.

– А сколько ей?

– Ко мне в руки она попала пятнадцать лет назад.

Минлян про себя прикинул, что по меркам обезьяньей жизни ее пятнадцать лет, как бы это лучше выразиться, соответствовали зрелому возрасту.

– Может, у нее для таких трюков уже пропала былая ловкость? – предположил он.

– Тогда почему, когда ее ударишь, она прекрасно все выполняет? Просто хитрая очень.

Мужчина снова завелся и стеганул обезьянку плеткой, та, не в силах увернуться, снова заверещала.

– Братец, не пристало людям твоего ремесла опускаться до уровня животного, иначе заработанный кусок в горло не полезет.

Мужчина тут же взял себя в руки, привязал обезьянку к дереву и предупредил: «Еще разберусь с тобой».

Обезьянка дрожала всем тельцем. Воспользовавшись передышкой, она опустила голову и принялась зализывать раны. Минлян присмотрелся к обезьянке повнимательней, судя по толстенным мозолям на ее попе и ладонях, а также по глубоким трещинам на этих мозолях, он догадался, что та уже в возрасте; по человеческим меркам, ей было столько же, сколько сейчас ему; она уже потеряла былую прыть, а тут, мало того, что ее каждый день заставляли выступать с трюками, так еще и избивали; Минлян невольно вздохнул. В этот момент хозяйка принесла ему заказанные пирожки и поинтересовалась:

– Братец, когда вам лучше принести похлебку, сразу или попозже?

– Как управлюсь с пирожками, так и несите, я люблю погорячее.

Подцепив паровой пирожок, Минлян откусил кусочек от его бока; начинка оказалась на редкость нежной и ароматной, в подставленную тарелочку щедро полился бульон; в Сиане тоже готовили подобное блюдо, но не настолько хорошо. Тут Минлян глянул на обезьянку, та внимательно наблюдала, как он ест. Сжалившись, Минлян снял с решетки один пирожок и протянул его обезьянке. Однако та, не осмеливаясь его взять, посмотрела на хозяина.

– Раз предлагают, бери, – сказал тот.

Только тогда обезьянка