Подав ходатайство, они решили, что я откажусь от дела и им больше не придется ни о чем беспокоиться. Хеманс выиграет громкий процесс, а не с треском его проиграет, что обязательно бы случилось, узнай кто-либо об их отношениях с Джереми. Кроме того, им больше не надо будет бояться, что Джереми уволят, если они станут открыто жить вместе.

План был безупречен. Единственная проблема была в том, что они имели дело с судьей, ни за что не желавшим прекращать вести этот процесс.

Теперь передо мной стоял вопрос о том, что делать с этим ворохом новой информации: с фактами, которые невозможно было забыть, и фотографиями, которые не стереть из зрительной памяти. Если бы я руководствовался любым из когда-либо написанных профессиональных этических кодексов, то мне бы стоило вызвать Джереми к себе в кабинет и тут же его уволить.

Но в данный момент важнее всего была совсем не этика. Важнее всего была Эмма.

Даже если бы Джереми смирился с увольнением и безропотно ушел, это все равно привлекло бы внимание и конгрессмена Джейкобса, и Джеба Байерса, и прессы. Этого мне хотелось в самую последнюю очередь. И уж тем более нельзя было допустить, чтобы причины увольнения Джереми стали известны широкой публике. После этого меня тоже отстранили бы от дела.

Поэтому я принял решение – займусь всем этим после «приговора Маркмена». А пока, поскольку дело надо обязательно довести до конца, следует отбить у Джереми и Роланда Хеманса охоту изобретать новые изощренные способы добиться моего отвода.

На мониторе моего компьютера все еще была открыта последняя страница PDF-файла Герберта Трифта, содержавшая две самые убийственные фотографии. Я вывел ее на печать и набрал добавочный Джереми.

Через минуту он уже был у меня в кабинете. Не говоря ни слова, я взял из лотка принтера верхний листок и бросил его через стол.

– Взгляните, пожалуйста.

Лицо Джереми, обычно такое симметричное, на мгновение болезненно исказилось. Однако он довольно быстро взял себя в руки. Джереми скрывал это шесть, может, даже восемь лет и, видимо, знал, что рано или поздно об их отношениях узнают.

– Откуда это у вас? – спокойно спросил он. – Вы сами сделали эти снимки?

– Нет.

– А кто?

– Вам знать необязательно, – сказал я.

– Но как вам…

– Послушайте, вам надо знать только одно: вашим схемам пришел конец. Никаких попыток отстранить меня от этого дела больше не будет. И бойфренду своему передайте то же самое.

Он склонил голову, разглядывая фотографии, и сказал:

– Хорошо.

– Можете идти, – ответил я.

Но он остался. Только поднял голову и посмотрел мне в глаза.

– Почему вы меня не увольняете? – спросил он.

Вопрос застал меня врасплох, и я чуть было не ответил на него откровенно. Но все же сдержался и только сказал:

– Идите.

В нашей прошлой жизни, которая теперь казалась далекой, как ледниковый период, вечер понедельника означал бы подготовку к еженедельному раунду Танцев и Шляп.

Особенное очарование эта игра приобретала благодаря ее незамысловатым условиям. У нас была целая корзина головных уборов. Перед тем как включить музыку, мы с детьми выбирали себе один из них, а то и несколько, если у нас было настроение подурачиться. Когда начиналась песня, каждый танцевал так, как ему подсказывало сочетание музыки и шляпы. Когда музыка заканчивалась, можно было выбрать новую шляпу.

Придумав эту игру несколько лет назад, мы, насколько я помню, не пропустили ни одного такого вечера. Но сейчас, вот уже второй понедельник подряд, никто из нас и не подумал прикоснуться к корзине. Точно так же нам с Сэмом даже в голову не пришло устроить День Плавания с Папой. По молчаливому согласию все семейные ритуалы было решено отложить до возвращения Эммы.

Поэтому тот вечер ничем не отличался от всех предыдущих в последние дни. Мы с Элисон игнорировали друг друга, притворяясь, что у нас много дел, а Сэм смотрел телевизор намного дольше, чем ему разрешалось раньше. Потом, решив, что его лицо впитало уже достаточно телевизионного излучения, мы провели немного времени все вместе.

После того как мы сыграли партию в «Морской бой», Элисон отправилась наверх укладывать Сэма спать, а я пошел на кухню мыть посуду. Вдруг до меня донеслось жалобное хныканье.

Это плакал Сэм. В эпоху до похищения я, вероятно, не стал бы мешать Элисон самой разобраться с бедой сына, в чем бы она ни заключалась. Но не сейчас. Я бросил щетку для посуды и опрометью бросился на второй этаж.

– Что случилось? – вбегая в комнату Сэма, спросил я, вероятно, чуть громче, чем следовало.

Сэм стоял посреди комнаты с мокрой после ванны головой и горько всхлипывал. Его пижама во многих местах прилипла к телу, еще не успевшему высохнуть.

– Медведица Эмма пропала, – мягко ответила Элисон.

Сэм-медведь и медведица Эмма так часто вместе играли и путешествовали, что нам, как правило, не меньше двух раз в неделю приходилось объявлять одного из них, а то и обоих сразу, в розыск. Это было обычным делом и вовсе не означало катастрофу.

Но на этот раз все было по-другому. Совсем по-другому.

– Так, спокойно, без паники, – бодро заявил я, – где ты в последний раз ее видел?

Чередуя слова со всхлипами и горестными стонами, Сэм ответил:

– Я… Я… н-не… знаю.

– Ну же, малыш, подумай. Где ты в последний раз с ней играл?

Сын поник еще больше.

– Он не знает, Скотт, – сказала Элисон. – Оставь его в покое.

– Я просто хочу помочь, – ответил я, почти теряя терпение.

– Ты делаешь только хуже. Ты как будто допрашиваешь свидетеля.

Я поднял руки в свое оправдание.

– Я же ведь просто спросил, есть ли у него хоть малейшее представление о том, где нам искать эту злосчастную медведицу. Никакой это не до…

Сэм зарыдал еще громче. Это не было одним из тех обдуманных приступов истерики, к которым время от времени прибегают дети. Это был настоящий ядерный взрыв. Прижимая к бокам руки, он страшно кривил рот, как тыква на Хеллоуин.

– Хх… Хоч-чу ме… медведицу Эмму, – всхлипывал он.

– Я сказала ему, что сейчас уже поздно и медведицу Эмму мы отыщем завтра.

Сэм ответил на это оглушительным тоскливым воем. Он все это время так стойко – может, даже слишком – все держал в себе. Дело было не только в медведице. Хотя и в ней, конечно, тоже. Иногда в отношениях с детьми можно добиться очень многого, сосредоточившись на решении какой-нибудь простой проблемы.

– Если он хочет медведицу, – сказал я, – давай ее найдем.

– Завтра.