Она мне папку отдала, строго предупредила:

— Там много копий документов. Я начала их по просьбе Веры Дмитриевны Васькиной собирать, но ей ничего сказать не успела, она внезапно умерла. Моя сокурсница всю жизнь в Москве особым архивом рулит, и она много чего по моей просьбе в своем закрытом хранилище обнаружила. Я почитала бумаги — аж мурашки по спине пошли. Ангелина от инфаркта пару месяцев назад умерла, теперь мой черед настал. Забирай папку и думай, надо шум поднимать или лучше молчать.

Я руками замахала:

— Тетя Оля, ты уже один раз с жизнью прощалась перед операцией. И что? Чудесно на ноги встала. Сейчас тоже все обойдется.

Попова возразила:

— Эллочка, я тогда намного моложе была, просто испугалась болезни, а сейчас я старая. Да и чувствую: время мое вышло, умру скоро. Ты меня похорони по-хорошему, больше-то некому обо мне позаботиться. А уж как с бумагами собранными поступить, сама решай. Хочешь — выброси. У меня рука не поднялась. Там столько страшного! И я поняла, что дочь моя, Татьяна, не от водки умерла, похоже, отравила ее Елизавета Гавриловна. Не послушала Таня меня, пошла к Николаевой. Стала ее небось шантажировать, деньги требовать, а Николаева дочь мою Ивановой смертью угостила. Ты сейчас вопросов не задавай, бумаги почитай, в них все ответы найдешь. Тебе надо правду знать, ведь рядом со старухой Николаевой живешь. Больше всего удивляюсь я тому, что ты сама доброта, родная внучка такой змеи…

— И ты, доченька, после кончины Поповой привезла портфель домой, — пробормотала Нина Анатольевна. — Мы с тобой его по ночам разбирали, читали документы, а там — ужас.

— Ужас, — эхом повторила Элла. — Ангелина Семеновна, подруга тети Оли, нашла всю информацию о пуштанах. Взрослых перед тем, как расстрелять, допрашивали, и они много чего рассказали, в частности про Иванову смерть, про то, как ее выращивать надо, как она работает. В деле есть описи драгоценностей, которые у несчастных отнимали, сведения, куда их детей малолетних отправили. История уничтожения целого народа… И донос Елизаветы Комани в целости и сохранности в архиве хранился. Когда поселение проволокой обнесли, внучка одного из самых уважаемых пуштанов, старейшины, настучала коменданту на своих соседей, узнав, что те из гетто бежать собираются, и впредь обещала оповещать обо всех, кто ускользнуть попытается. А взамен просила сохранить ей жизнь. И кто же был в резервации главным начальником? Анатолий Сергеевич Николаев! Вот когда они с Лизой познакомились. А потом скорешились и стали пуштанов грабить-убивать. После того как последний взрослый пуштан исчез с лица земли, Елизавета поступила в медвуз. Небось опять же Николаев ей помог. В пятьдесят третьем они поженились, через некоторое время Анатолия отправили следователем в Октябрьск, жена стала работать с мужем. Кстати, историку Васькиной Елизавета Гавриловна соврала, будто ей помогал уводить пуштанов из гетто офицер Семен, фамилию которого она якобы не знает. Из документов явствует: человека с таким именем не было ни в охране, ни в комендатуре. Выдумала его старуха Николаева. А вот про свой донос, конечно, промолчала. Я прямо похолодела, когда его увидела…

— Не сам документ, копию, — поправила Нина Анатольевна, — подлинники из архива вынести нельзя. Работница хранилища передала Поповой именно копии.

— Да, конечно, — пробормотала Элла, — но от того, что мы рассматривали не оригиналы документов, легче не стало. Помню заявление Елизаветы дословно: «Прошу сохранить мне жизнь в обмен на сведения о предательской деятельности пуштанов. Буду сообщать их бескорыстно, так как хочу наказать врагов моей социалистической Родины. Сама я не являюсь пуштанкой, меня удочерили, это тайна нашей семьи. У Анны Комани умер новорожденный младенец, его заменили мною».

— Думаю, это ложь! — звонко сказала Нина Анатольевна. — Небось ей соврать подсказал мой отец, комендант гетто, почуяв в Елизавете родственную душу. Моя мать стала обещать людям жизнь, за которую несчастные пуштаны платили драгоценностями… а на самом деле никто живым не ушел. Она — страшный человек! Фу… как тяжело…

— Давай не будем об этом, — сказала Элла.

— У нас с тобой сегодня день особенный, — произнесла Николаева. — Нужно все вспомнить. Как в школе перед контрольной необходимо учебник перечитать. Натворили мы с тобой бед, доченька…

— Нет, мамочка! — возразила Элла. — Не мы начали. Вспомни, к какому выводу мы пришли, когда поняли, что старуха убийца, на ее совести кровь многих людей, повинных лишь в том, что они были пуштанами. Она и потом продолжила убивать — отравила Ивановой смертью Татьяну Попову.

— Наверняка мы этого не знаем, — возразила Нина Анатольевна.

— Мамочка, Елизавета Гавриловна нас разлучила! — воскликнула Элла. — Она сдала меня в детдом, организовав дело так, что я якобы отказной ребенок Поповой. Ну и кто, кроме нее, мог лишить жизни Татьяну? Причина понятна — та явилась с требованием денег. На совести карги Вера Дмитриевна и Геннадий Петрович. Эта женщина монстр, которому Господь зачем-то долгую жизнь подарил. Нечестно это, несправедливо! Ее надо уничтожить! Как крысу! Как таракана! И мы не с бухты-барахты действовали. У нас на выращивание растения много времени ушло. Мы же решили сами разобраться. В полицию идти не могли — зачем нам с тобой позор? Да и вряд ли бы там стали старые дела ворошить. Лучше подсыплем старухе порошок, а потом часа через два к ней войдем и скажем: «Знаем всю правду, откуда драгоценности, имеем на руках копии документов. Ты убила Веру Дмитриевну Васькину, Геннадия Петровича, Татьяну Попову. Ты скоро умрешь, мы тебя на смерть осудили и казнили». Мы поставили перед собой задачу — восстановить справедливость, наказать гадюку за все невинно погубленные ею души.

— До сих пор удивляюсь, как ты семена раздобыла, — вставила свое слово в речь дочери Нина Анатольевна.

Элла пояснила:

— Росток, мамочка, не семя. Что тут удивительного? Просто я в Интернете полазила. Добрые люди подсказали контакт сотрудника ботанического сада в городе Бавловск, где собрана уникальная коллекция растений. Мамочка, сейчас за деньги что угодно можно купить. Главное, найти место, где есть то, что тебе нужно. Я за росточком, как за младенцем, ухаживала, среди орхидей в оранжерее его прятала. Кто ж знал, что так получится! И зачем только литераторшу у нас в доме поселили?

— Так ведь Елизавета Гавриловна от глупых книжонок Виоловой в восторге, захотелось ей со звездой пообщаться! — сдавленным голосом произнесла Нина Анатольевна. — Все из-за этой детективщицы! Я очень аккуратно порошок в коврижку запихнула, ты уже собралась ее старухе нести, и тут… Здравствуйте, писательница в столовую вернулась! Чего ей надо-то было?

— Уж не помню, — сказала Элла. — Встала у стола, начала болтать… Потом Катя пришла, скандал затеяла, «черносливку» схватила…

— И ведь мы не отдавали ей коврижку! — с отчаяньем воскликнула Николаева. — Прямым текстом сказали: не трогай! Не бери! Но она была очень вредная. Надо было силой отнять у дурочки десерт, но рядом Виола стояла, у нее на лице недоумение появилось, прямо вопрос на лбу читался: почему мать дочке коврижку не дает? Я аж вздрогнула — не дай бог, детективщица что-то заподозрит. А Катя блюдо сцапала и умчалась.