Сейчас я настрою его, а вы не будете ли столь любезны тем временем побеседовать немного с моим отцом? Люси Фрейзер проводит вас.

Девочка поднялась и, опять крепко взяв меня за руку, отвела в кабинет старого джентльмена.

— Вы так похожи на свою матушку, дитя мое, — вздохнул старик, вдоволь наглядевшись на меня, — и лицо, и глаза… Ну ничего общего с вашей сестрой Барбарой. А почему вы получили столь необычное имя — Стелла?

— Отец назвал меня так в честь любимой беговой лошади, — ответила я в первый раз без стеснения.

— Вполне в его духе! — засмеялся старый джентльмен. — Я отлично помню эту лошадку. Я ведь знал вашего отца не хуже, чем знаю своего сына Мартина. А вы уже видели его, дорогая? Ну да, разумеется. А это моя внучка Люси, последний обломок древнего здания, ведь сын мой не женат, вот мы и удочерили ее и признали нашей наследницей. Она навсегда сохранит свое девичье имя и станет родоначальницей новой ветви Фрейзеров.

Девочка стояла, меланхолически потупив взор, точно поникнув под гнетом возложенных на нее забот и ответственности. Старый джентльмен продолжал занимать меня непринужденной беседой, пока по дому не разнесся звучный голос органа.

— Дядя готов принять нас, — пояснила мне девочка.

У двери библиотеки я легонько придержала Люси Фрейзер за плечо, и мы чуть помедлили, слушая дивную и вольную песнь органа. Никогда прежде мне не доводилось слышать ничего подобного: средь бурного, вздымающегося рокота, подобного непрестанному гулу могучих морских валов, время от времени раздавались какие-то жалобные, высокие ноты, пронзавшие меня невыразимой тоской.

И когда музыка смолкла, я предстала перед Мартином Фрейзером, молчаливая и подавленная.

Телескоп был установлен на дальнем конце террасы так, чтобы дом не загораживал нам вид на небо; туда-то и провел нас с Люси астроном. Мы оказались на самой высокой точке незаметно повышающегося плоскогорья, откуда было видно окрестности на двадцать-сорок миль окрест. Над нами раскинулся бескрайний купол небес, безбрежный океан, о котором живущие средь домов и гор имеют лишь смутное представление. Гроздья мерцающих звезд, темная, непроглядная ночь и незнакомые голоса моих спутников усугубляли охвативший меня благоговейный трепет, и, стоя между ними, я посерьезнела и столь же углубилась в себя, как и они. Я напрочь позабыла обо всем, кроме необъятного величия открывшейся мне Вселенной и божественного парада планет в поле зрения телескопа. Какой благодатный восторг и восхищение снизошли на меня! Какие потоки мыслей волна за волной омывали мой разум! И какой же незначительной казалась я себе перед этой бескрайностью миров!

Потом я спросила с детской робостью, ибо все притворство покинуло меня, нельзя ли прийти еще разок.

Мистер Фрейзер зорко и проницательно взглянул в мои вскинутые в мольбе глаза. Я думала лишь о звездах, и потому не дрогнула под его взором. И вот его твердо сжатые губы расплылись в радостной и чистосердечной улыбке:

— Мы всегда будем рады видеть вас.

Барбара сидела дома, поджидая меня, и уже собралась сделать какое-то мирское, суетное замечание, но я опередила ее:

— Ни слова, Барбара, ни единого вопроса, а не то я больше никогда не приближусь к „Остролистам“.

„Остролисты“ — так называлась усадьба Фрейзеров.

Не стану вдаваться в подробности, но я сделалась частой гостьей в усадьбе.

Мне думается, что я ворвалась в тусклую размеренную жизнь обоих Фрейзеров и маленькой Люси, точно луч света, пробившийся сквозь нависшие над ними тучи. Я принесла им радость и веселье, и потому очень скоро стала дорога и необходима всем троим. Но что до меня самой, то во мне произошли величайшие и почти невероятные изменения. Раньше я была кокетливой, самолюбивой и бездушной девчонкой, но торжественные и серьезные занятия, увлекшие меня поначалу, и новые, сменившие их, пробудили меня от духовной пустоты к полнокровной духовной жизни. Я начисто забыла о былых планах, ибо в первое же мгновение поняла, что Мартин Фрейзер далек от меня и холоден, словно Полярная звезда. Я стала для него всего лишь старательной и ненасытной до знаний ученицей, а он мне — только суровым и требовательным учителем, вызывавшим лишь самое глубокое почтение. Каждый раз, когда я переступала порог его тихого дома, вся суетность и легкомысленность моей натуры слетали с души, точно ненужная шелуха, и я входила в старинный особняк, как в храм, преисполнившись простоты и смирения.

Так пролетело счастливое лето, подкралась осень, и за все восемь месяцев, на протяжении которых я постоянно посещала Фрейзеров, я ни словом, ни взглядом, ни тоном ни разу не солгала им.

Мы с Люси Фрейзер уже давно предвкушали лунное затмение, которое должно было произойти в начале октября. Вечером долгожданного дня, едва пали сумерки, я в одиночестве вышла из дому, размышляя о предстоящей радости наблюдения, как вдруг, приближаясь к „Остролистам“, повстречала одного из тех молодых людей, с которыми некогда флиртовала.

— Добрый вечер, Стелла! — воскликнул он фамильярно. — Давненько тебя не видел. А ты, должно быть, охотишься на новую дичь, но не слишком ли высоко метишь на сей раз? Что ж, тебе опять повезло: если с Мартином Фрейзером вдруг ничего не выйдет, то у тебя всегда в запасе есть Джордж Йорк. Он как раз вернулся из Австралии с недурным состояньицем и сгорает от желания напомнить тебе кое-какие из тех нежностей, которыми вы обменивались до его отъезда. Вчера после обеда в „Короне“ он показывал нам твой локон.

Я выслушала эту речь с внешним спокойствием, однако меня глодало сознание собственного падения, и, поспешив укрыться в своем святилище, я отыскала маленькую Люси Фрейзер.

— Сегодня я поступила дурно, — сообщила она. — Солгала. Наверное, следует рассказать это вам, чтобы не считали меня совсем хорошей, но только мне все равно хочется, чтобы вы любили меня как прежде. Я солгала не на словах, а делом.

Опершись головкой о тоненькие руки, Люси прикрыла глаза, молча погрузившись в себя, потом продолжила, на мгновение подняв взгляд и покраснев, точно взрослая девушка:

— Дядя говорит, что женщины, наверное, не такие правдивые, как мужчины.

Они не могут ничего сделать силой, вот и добиваются своего изворотливостью, живут нечестно, обманывают сами себя, порой даже обманывают просто ради забавы. Он прочел как-то одно стихотворение. Пока я его не очень-то понимаю, но пойму когда-нибудь потом:

…С собою будь честна,

И неизбежно, как за ночью день,

Мужчинам лгать уже не сможешь ты.

Я стояла перед девочкой, смущенная и безгласная, слушая ее с пылающими щеками.

— Дедушка показал мне стих из Библии, который