саду, и в школе, и здесь, в Москве… У нее будет образцово-показательный брак, образцово-показательный ребенок, образцово-показательная карьера. Она сумеет прорваться сквозь все невзгоды и трудности, недаром нянюшка в детстве говорила, будто ангел при рождении поцеловал ее в макушку. Благоволение небес, кажется, так это называется…

Настя унеслась мыслью в туманное будущее…

Хватит читать с монитора чужие тексты! Все-таки она журналист, а не дикторша, ей есть что сказать зрителям. Своя авторская программа — вот что ей нужно. Программа, в которой она станет единоличной хозяйкой… Тогда ее карьере будет куда двигаться.

Может быть, ей суждено стать влиятельной фигурой в общественной жизни страны. Она станет говорить властям предержащим о чаяниях народа, а народу напомнит о вечных человеческих ценностях. Многие ведь забыли элементарные вещи — что такое честность, порядочность, что такое не убий, не укради, не возжелай и так далее… Она поведает людям о вечном. С экрана она скажет им, что нужно делать, чтобы остаться людьми, она станет незаметно, исподволь направлять общественную мораль в русло терпимости и всепрощения.

Может быть, со временем она превратится в совесть нации, в ее бессребренического судию… Ведь она никогда не поступала против совести своей, никогда… Кстати, а ведь у нее неплохое политическое чутье! Недавно с ее подачи, например, Земцева выдвинули премьером, неожиданно гладко, с первой попытки проведя через Думу… И это только начало, только отправная точка, многообещающий зачин!

Скорей бы уж родить, что ли…

Две сменные няни с медицинским образованием были отобраны и проверены — они должны были посменно дежурить возле новорожденной, принимая на себя круглосуточную заботу о ребенке и оставляя за матерью лишь общее руководство воспитанием.

Слишком долгим теперь казалось путешествие в тихий и мирный загород, конечно, более здоровый для младенца, но слишком далекий по бесконечности забитых транспортом пригородных шоссе, поэтому семья перебралась на городскую квартиру, рассчитав так, чтобы время Настиных перерывов в работе совпадало с временем кормления новорожденной крошки.

Все было продумано до мелочей, распланировано, расчерчено. Армия докторов, готовясь, притопывала ножкой в предвкушении работы. В студии тоже ждали часа икс. Вместо Насти «эфирили» Ларионова с Ельцовой, но после родов, когда Плотникова вновь приступит к работе, Ларионову собирались уволить вслед за ее покровителем Гагузяном, который недавно перебрался на первый канал. Трое ведущих — это слишком много для их канала. Трое плохих ведущих…

Ларионова, кажется, приняла новость о своем увольнении спокойно. Она уже обивала пороги «метров» и «дециметров», надеясь загодя приискать себе уютное местечко, аналогичное по условиям работы и заработка.

Ах, если б она догадалась заранее забеременеть от начальника, или выйти замуж за многолюбивого Гагузяна, уведя его от жены, или… Увы!

Впрочем, Ирочка беззлобно восприняла свой проигрыш. При встрече они с Настей все так же нежно прикладывались щечками, имитируя поцелуй, интересовались здоровьем, мелко сплетничали, советовались насчет врачей и родов — при этом Ларионова опиралась на опыт подруг, а не на собственный опыт, которого у нее, кстати, не было. Блестя круглыми доверчивыми глазами, она спрашивала у Насти совета насчет работы, жаловалась на Гагузяна, который обещал кое-кому замолвить за нее словечко на первом, но, видно, хочет надуть. Ну и ладно, она как-нибудь сама пробьется, голова на плечах имеется, на телевидении свет клином не сошелся, и если не удастся зацепиться за «Стаканкино», так ведь всегда остается вариант с замужеством, кандидатуры в очередь выстроены, и можно выйти отнюдь не за Гагузяна, хотя за него тоже неплохо, только долго с женой разводить, и муторно, и непонятно, стоит ли стараться…

Незадолго до родов Настя, в поисках чего-то хозяйственного попав в дальнюю запроходную комнату, по своей уединенности и заброшенности предназначенную стать «тещиной», вдруг наткнулась на семейный архив, небрежно складированный в старинном купеческом буфете, трухлявый от небрежения последнего архивариуса, кажется совсем не интересовавшегося вверенным ему сокровищем. В старых фотоальбомах, на рассыпавшихся картонных страницах — эти люди были одной семьей, одним целым…

Они смеялись, обнявшись на диване, сидели у лесных костров в предвкушении шашлыка, мяли ступнями песок крымских пляжей, выходили из пены морской, обнимались, выглядывали из серой фотографической мути, отдававшей домашней любительщиной, но и семейным уютом тоже отдававшей… И он тоже был на этих снимках — мальчик возле матери, дитя кудрявое с удивленным взглядом, потом — ртутный пятилетний мальчуган в обвислых на заднюшке шортах, потом испуганный, вооруженный пиками сентябрьских гладиолусов школьник, потом вихрастый подросток, потом юноша, полный надежд и вожделений в размытом взоре, потом тот же юноша — но уже со взглядом потухшим, внутрьзрачковым, потом молодой мужчина — тусклый, плохо выбритый, серый, потом — пустота, ничего, белые страницы, пустые пленки, смотанные в неряшливые клубки, фотографический брак. Все.

Часть третья

КРЕМЛЕВСКИЕ ЗВЕЗДЫ

Глава 1

— Да, — расстроенно произнес пожилой мужчина, в котором памятливый читатель может узнать осторожного прожектера, замеченного нами во время совещания с Цыбалиным в загородном доме. — Все это не может не огорчать приличного человека… Элементарной порядочности не дождешься от людей. А ведь Земцев перед своим назначением мне клятвенно обещал…

— Он многим что-то обещал перед своим назначением! — поддержал начальственную ламентацию Сергей Николаевич Баранов, принимая от шефа подписанные документы и бережно укладывая их в папку. — Все дело в том, что Селищев посулил ему три процента отката, а не два, как вы ранее уславливались. Дело только в этом!

— Но три процента — это форменный грабеж! — возмущенно мяукнул Прошкин. — Когда это откат за решения составлял три процента? Если только в грабительские девяностые годы… Ну разве это стабильность? Разве это процветание государства и равноудаленность сторон? А как же честное имя человека? Как же данное им слово?

Баранов осторожно молчал, почтительно склонив голову. На его лице читалась скорбь о грядущем всего человечества.

— Но что меня особенно бесит, — продолжал Прошкин, — так это то, что Цыбалин действует грязными методами. Ну чем его канал был еще полгода назад? И чем он стал с моей подачи? Этот перебежчик набрал за наш счет рейтингов и денег, а когда я прошу его оказать мне