Несмотря на настороженное отношение Гайды к гостье, знакомство получилось приятным. Да, Лейла была острой на язык, с ее уст то и дело срывались колкие замечания о нравах и обычаях столицы, но при этом она удивительным образом воздерживалась от грубости или оскорбительной пошлости суждений.

Арселии нравилось наблюдать за кайанат. В ее манерах и движениях сквозила уверенность в себе, более свойственная мужчинам или жительницам севера, чем женщинам юга. Чувство собственного достоинства, переплетенное с вызывающей женственностью, превращали Лейлу в произведение искусства: идеальная смесь почтительности, соблазна и вызова, способная пробудить интерес и умудренного жизнью старца, и неоперившегося юнца.

После полудня в комнату заглянул Адиль и тут же с интересом уставился на незнакомку.

— Адиль, хочу познакомить тебя с госпожой Лейлой бинт Махфуз. Она мой личный гость, — повернулась Арселия к сыну.

Лейла тут же встала и опустила глаза, как полагалось по этикету. Адиль же, немного смущенный, но преисполненный любопытства, слегка поклонился в ответ.

— Сиятельный господин, для меня честь быть представленной вам.

— Госпожа Лейла — прославленная поэтесса и музыкант, — продолжила Арселия.

Адиль присел около мамы и тихонько спросил:

— Госпожа может спеть или рассказать что-то для нас?

— С удовольствием, — ответила Лейла, поймав вопросительный взгляд императрицы. — Что бы вы хотели послушать?

— Сказку! — личико ребенка осветилось предвкушением. — Волшебную!

— Ну что ж, — кайанат приняла из рук служанки изящный уд и легонько коснулась струн, проверяя звучание. — Тогда я поведаю вам историю, что однажды рассказал на базаре один богатый купец. Он уверял, что услышал ее от старого кочевника в пустыне, тот — от своего отца, а отец — от деда. И клялся, что каждое слово в этой песне — чистейшая правда.

Лейла взяла несколько звучных аккордов, а потом мелодия полилась перебором, красиво оттеняя бархатистый голос рассказчицы:

В то время, что прадеды помнят едва ли,

Верблюды свободно по небу летали.

И крылья их были сильны и могучи,

Верблюдов вздымали за синие тучи.

Под ноги стелились просторы без края,

А звезды смеялись, верблюдов встречая.

И с птицами ровней в полях поднебесных

Парили, забыв о земли полях тесных.

Не ведали звери забот и печалей,

Но жадные люди о диве узнали.

И люди решили: «Заманим, пленим,

Мы гордых животных навек покорим».

И тут же, не мешкая, взялись за дело,

И сотня арканов в то утро взлетела,

Отрезала к небу единственный путь,

Связала: не выдохнуть и не вдохнуть.

Что дальше случилось, нетрудно представить:

Никто подчиниться не смог их заставить.

Ведь гордость веревкою разве смиришь?

На пленнике небо ты не покоришь.

«Не станем по небу носить мы людей!

Мы крылья в горбы превратили б скорей!»

Года пролетели, луна поменялась

И память о прошлом все больше стиралась

Никто не парил над вершинами гор,

И больше не вел о былом разговор.

О том, что когда-то крылатыми были,

Забыли верблюды, и люди забыли. *

(* Маленькая шалость по мотивам детского стихотворения Андрея Усачева “Верблюды”. Очень уж недетской показалась мне суть этого стихотворения).

Мелодия стихла, и Адиль радостно захлопал в ладошки.

— Ух ты! Я не знал, что так было!

— Кто знает, мой господин? Может и было, а может, и выдумали, — отозвалась Лейла, перебирая струны.

— Я хочу еще!

В этот момент в коридоре послышался топот и шум. Кто-то испуганно вскрикнул, раздался горестный женский плач, однако звук тотчас оборвался, а у Арселии неизвестно почему заныло в груди.

— Узнайте, что там случилось, — приказала она служанкам, но стук в дверь раздался прежде, чем она успела договорить.

— Сиятельный господин, моя госпожа, — на пороге застыл один из гвардейцев. — Есть новости, однако… — глаза его бегали, руки чуть тряслись. Он красноречиво покосился на ребенка.

— Гайда, проводи, пожалуйста, Адиля в комнату, ему уже пора отдыхать.

— Мама, а как же еще одна сказка? — расстроился ребенок.

— Чуть позже, родной. Уверена, госпожа Лейла теперь будет у нас частым гостем. Ведь так?

Арселия почувствовала, как мир зашатался и поплыл, резко теряя очертания.

— Что вы сказали? — слабо повторила она.

— Увы, госпожа, это правда. Верховный жрец Илияс найден мертвым. Яд. Мне очень жаль, но сделать ничего не успели, слишком поздно.

Арселия обернулась, поймав взгляд Лейлы, и чуть не отшатнулась. Наверное, так выглядит абсолютная пустота, бездна, не имеющая дна, человеческая оболочка, лишенная души и огня.

Императрица хотела сказать что-то, но не подобрала слов. Из глаз покатились слезы, губы задрожали, и Арселия без сил опустилась на подушки, пряча лицо в ладонях.

— Я хочу увидеть тело, — голос Лейлы показался неживым, скрипучим и глухим, словно ей в горло попал песок.

— Не знаю, пустят ли вас, но провожу, — ответил гвардеец.

— Постойте, я с вами, — Арселия торопливо вытерла щеки и поспешила к выходу.

Дальнейшее смешалось для нее в серую мутную круговерть чужих голосов и лиц. В углу тихонько плакала служанка, нашедшая тело, суетилась стража. Объяснения бен Хайри с трудом пробивались сквозь поток собственных мыслей. В комнату к жрецу из всех женщин допустили лишь Лейлу. Выйдя оттуда, она прислонилась к стене и застыла безмолвным изваянием.

А Арселия так и не смогла осознать, что Илияса больше нет.

Когда в комнате появился Ульф в сопровождении Зафира вар Ияда, она не заметила, обернулась лишь, почувствовав руку регента на плече.

— Сиятельная госпожа, прошу вас, идите к себе.

Лейла же вздрогнула и резко подняла голову, на миг замерла, а потом бросилась вперед. Ярость и горе исказили ее черты, сделав почти неузнаваемой.

— Это вы! Вы во всем виноваты! — крикнула она, толкнув Ульфа в грудь изо всех сил. — Илияс знал, чувствовал, что этим и закончится! Понимал, что вы не защитите его, пожертвуете, как разменной монетой, если так будет выгоднее для империи. Ненавижу вас!

Она замахнулась, чтобы отвесить Ульфу пощечину, но ударить не успела: он перехватил руку, удерживая Лейлу на безопасном расстоянии. В комнате воцарилось молчание, Зафир вар Ияд мрачно скомандовал страже: