Наташкины глаза смеются. Мы обе изменились, но не так, как сперва показалось.

— Нет, спасибо, я на аппетит не жалуюсь.

— По тебе ни за что не скажешь.

— Последние недели были очень напряженными, — объясняю я обтекаемо. Конечно, слишком мягко сказано, но пока и так сойдет.

— Я постелю тебе в гостиной.

— Ты тут теперь одна живешь?

— Да. Отец умер несколько лет назад. Ну, он же пить начал, как на Север ездить перестал. Мать переехала к новому мужу в Липецк, а я… вышла замуж — так, для порядка, за Петьку из третьего подъезда. Тот тоже пил, я его быстренько выпроводила, и меня всем домом осудили — типа, не боролась. А я нагляделась на такую «борьбу» под завязку — мужик все пропивает, лупит жену, а она «борется» — кодирует супруга на последние деньги и терпит его выкрутасы. Короче, на борьбу я была не готова, вот и отправила Петьку к матери, пусть та борется. А он позапрошлой зимой замерз пьяный. Хорошо еще, что развод оформила. А то Динка из серого дома родила от него дочку и, когда Петька умер, решила оттягать часть его имущества, ходила в ЖЭК, интересовалась, где он был прописан да чья квартира. Мне тетя Зина с первого этажа сказала, у нее невестка паспортисткой работает. А баба Галя, которой мы когда-то череп со свечкой подбросили, умерла уже. Да тут многие умерли. В том числе молодые тоже. Что ж, понятное дело, если наркоманы.

Наташка снует по квартире, достает постельное белье, раздвигает диван и говорит, говорит. Я вижу, что она привыкла разговаривать сама с собой, потому что давно одна.

— Слушай, у меня на улице машина…

— Да ты что? — Наташка выпрямляется. — Немедленно надо на стоянку перегнать, а то до утра вскроют. Идем!

И мы выходим в ночь.

Все-таки память — странная вещь. То, что я считала давно забытым, даже не считала, а и вообще не вспоминала, — разом вынырнуло на поверхность, словно только и ждало своего часа. Я узнаю подъезд, запах летней ночи, притаившейся во дворе, узнаю звуки, которые раздаются во тьме. И на миг мне кажется, что нам с Наташкой снова по пятнадцать лет, мы собрались на дискотеку, и ощущение близости приключений и новых ощущений будоражит душу.

— Тут есть платная стоянка.

Мы едем по ночным улицам мимо расцвеченных огнями рекламы витрин магазинов, мимо толпы подростков, возбужденно галдящих на аллее. Для них-то все вокруг еще новое, и именно новизна делает резкими и острыми их голоса, чувства, движения. А я ощущаю себя старой циничной клячей, потому что точно знаю — за всем этим нет ничего, кроме гормонов. Пройдет время, и большинство из них станут обычными серыми людьми, мечты так и останутся мечтами, а те, кто достигнет чего-то, сейчас, возможно, сидят дома.

У меня тут своя теория. Как правило, те, кто в юности подает большие надежды, являются лидерами среди сверстников, имея статус королев красоты или капитанов футбольных команд, взрослея, утрачивают свой блеск. Они словно сгорают на взлете, а потом проживают обычную, ничем не примечательную жизнь, полную разговоров о консервации огурцов и вытирания соплей отпрыскам. Наверное, в жизни каждого есть какая-то высшая точка, к которой человек должен идти, и чем проще звездить в юности, используя удачную внешность, лучший старт или спортивные данные, тем тяжелее потом прилагать усилия, чтобы идти вперед. Все настоящее дается с кровью, а это больно, потому так много угасших людей, злых на весь мир, завидущих и разбитых.

— О чем ты думаешь?

— Да так, мелочи. Как тут наши все?

— А по-разному. Разбросала нас жизнь. Петькина сестра Катька замужем, переехала в Новопавловку — четверо детей, теплицы с мужем держат, работают, как каторжные. Славка наркоман, давно уже. Руслан закончил юридический, своя контора у него, живет уже не в сером доме, а купил себе коттедж. Ну, я не видела, так говорят. Генка пять лет назад загнулся от передоза, и братья у него оба наркоманы, в тюрьме сидят — убили собственную мать. Машка на базаре торгует, Танька в школе математику преподает, другие разъехались, не знаю, кто где. Я вот застряла здесь — и все. А помнишь, как мы мечтали, что проживем ярко и хорошо?

— И что мешает?

— А ты как думаешь? Не так все просто…

— Но и не должно быть просто, Нат.

— Тебе хорошо говорить, ты представить не можешь, что здесь творится. Мы все здесь заперты, как в тюрьме. Пока сидишь на минималке, никому ты не нужна, а только начинаешь шевелиться — сразу семеро с ложками тут как тут. Налоговая, пожарные, санстанция, милиция, бандиты. Все хотят откусить кусок от твоего, тобой заработанного. Все жрать хотят, а работать, наоборот, не хотят, да и не умеют, воровать же боятся. Вот и сидят — каждый в своей конторе, разрешения выдают и вопросы решают. Не бесплатно, конечно. Вот стоянка.

Я устраиваю машину на стоянке, и мы идем обратно. Знакомые улицы — и другие. Город притихший и теплый, и такая ночь много раз снилась мне.

— Поедешь со мной?

— Куда?

— Куда-нибудь. Мир большой, Нат. Знала бы ты, какой большой мир! Поехали, а?

— Надо подумать.

О чем тут думать? Разве это жизнь — ходить по одним и тем же улицам, видеть одни те же лица, когда возможно совсем иное — дорога стелется под колеса машины, и на ней нет ни сомнений, ни страха, ни страданий? Ты просто идешь навстречу горизонту, и все, а где-то позади остаются чужие однозначные жизни и скучные жестокие новости. Только дорога неизменна, у нее другая задача — менять время и нас.

— Надо хлеба купить.

Наташка вынимает из кармана кошелек, но я останавливаю ее. Ярко освещенный магазин зазывно подмигивает, и я ныряю между стеллажей. Надо купить продуктов, а то свалилась человеку на голову, как кирпич с крыши…

— Вика, мы это все не дотащим!

— Недалеко, дотащим.

Недалеко, но надо дойти. Пакеты, конечно, тяжелые, только не в них дело. Что-то звенит в ночном воздухе, что-то такое, от чего мускулы наливаются знакомой силой, а кожа начинает ощущать прикосновения пыли. Кто-то здесь есть, кроме нас. Кто-то ждет, следит за нашим передвижением, и что-то сейчас случится. Я ставлю сумки с продуктами на теплый асфальт и достаю из-за пояса нож. Наташка не видит, и хорошо. Конечно, я не должна была приходить к ней, теперь ее знают.

— Давай я понесу.

Она думает, что я просто устала, потому и поставила ношу, а мне нужны свободные руки.

— Ну вот зачем было так тратиться? — Наташка сокрушенно вздыхает. — Я уже привыкла жить по-своему… Да еще ты с дороги, тяжелое тащить…

Я знаю, где они затаились, потому что мне известен тут каждый сантиметр, я выросла здесь. Но они этого не знают. Кто — «они»? Понятия не имею.

— Постой здесь, Нат. Постой минутку.

— Что такое? Идем, мы же рядом с домом!

— Постой здесь.

Я подтолкнула ее к стене, в густую тень. Может, Наташку не тронут.