– Хотелось бы мне, чтобы он был моим, – сказал он через пассажирское окно.

– Мне тоже, – улыбнулась она.

Тони обошел автомобиль и запрыгнул на место водителя.

– Я его одолжил, – пояснил он, заводя мотор.

– Шикарные у тебя знакомства, должно быть.

– Достаточно одного, – улыбнулся Тони. – А тебе обязательно всю дорогу сидеть в том углу? Такое ощущение, что я в Калифорнии, а ты – в Огайо.

– Мне нравится Огайо.

– Думаю, Калифорния тебе бы понравилась еще больше.

Чичи придвинулась поближе к нему.

– Тони, что происходит? – спросила она.

– Ничего.

– Что-то с тобой случилось на той подводной лодке.

– Что-то с тобой случилось на том танцполе.

– Но у меня-то есть уважительная причина, – сказала Чичи, вертя в пальцах жемчужные бусины на своем браслете. – Я просто увлеклась.

– Ты спросила, и я отвечу. Много чего случилось на подлодке. Я читал там твои письма.

– Я просто пыталась тебя развлечь.

– И тебе это удалось. А со временем я привык к твоим письмам, стал на них рассчитывать. Мне было необходимо получать от тебя вести. Я ждал почты с нетерпением. Когда приходило новое письмо, я перечитывал по порядку и все предыдущие. Как будто я голодал, а ты раздавала единственную пищу, способную меня насытить.

– Да ну, я же не Дороти Паркер[72].

– Ты лучше, потому что обращаешься ко мне лично.

– Я уверена, что ты получаешь кучу писем от уймы девушек.

– Но те я читать не хочу.

– Но ведь получаешь, признайся.

– Знаешь, мои приятели иногда рассказывают о своей жизни до войны. И если их послушать, то мир тогда был безупречен, а сами они были счастливы и достигли всего, да только вот потом началась война и все испортила.

– А как считаешь ты?

– Я ненавижу войну. Это чудовищная вещь – наверное, наихудшее положение, в котором может оказаться человек. Но иногда мне кажется, что моя жизнь только тогда и началась, когда я попал на эту подводную лодку. Не знаю, как объяснить.

– Попытайся.

– Никогда прежде у меня не получалось хорошенько поразмышлять – так, как мне это удается на флоте. Не то чтоб у меня стало больше свободного времени, просто я разумнее его использую. А как насчет тебя?

– Всё изменилось – и все. До войны я никогда ни о чем не переживала, а теперь постоянно волнуюсь то об этом, то о том. – Ее голос предательски задрожал.

– Ты плачешь? – спросил Тони. – Если плачешь, я хочу остановиться и хорошенько посмотреть. Никогда не видел тебя в слезах. Вообще ни разу.

Чичи выудила из сумочки носовой платок.

– Я не собираюсь плакать, так что рули дальше.

– Точно?

– Просто я не хочу, чтобы с тобой случилось что-то плохое. – Она промокнула глаза.

– Да я и сам не хочу, чтобы со мной случилось что-то плохое.

– Хорошо.

– Но это не от меня зависит.

– Знаю. Ты не проголодался? Я ужасно голодна.

– Ты единственная знакомая мне девушка, способная поглощать обед на День благодарения между номерами и доесть его после выступления.

– А чего ты хотел? Я ведь итальянка.

– Не думаю, что где-то еще открыто, – заметил Тони.

– Давай найдем кафе и будем сидеть снаружи, пока оно не откроется к завтраку, – предложила Чичи.

– Ты серьезно?

– Этот твой «паккард» – он когда должен превратиться в тыкву?

– Завтра в обед.

– Значит, время у нас есть.

Чичи положила голову на плечо Тони, а он обнял ее за талию. Трасса расстилалась перед ними серой бархатистой лентой. Тони Арма ощущал такую благодарность мирозданию, что даже молиться не мог. У него была любимая девушка, с которой еще и поговорить можно, настоящий друг. И полный бак бензина в автомобиле, о котором он мечтал мальчишкой. У него было все, кроме времени, но будь у него еще и время, все казалось бы слишком уж невероятным.

Луна повисла над Тихим океаном, полускрытая редкими облаками, будто шифоновой вуалью. Чичи и Тони шли по пляжу Сан-Диего.

– Помнишь, как в детстве даже два дня казались длинными, как сто лет? – спросил Тони.

– Конечно.

– А последние двое суток – насколько длинными они тебе показались?

– Как десять минут.

– А для меня и вовсе как пять. Столько же времени, сколько тебе понадобилось, чтобы слопать ту стопку оладий.

– Даже не подумаю извиняться. – Чичи поцеловала его руку.

– Как твои домашние – мать, сестры? – поинтересовался Тони.

– С Барбарой и Чарли все хорошо. У их дочки Нэнси режутся зубки. Сестра говорит, она все грызет, хуже щенка. Мама занята – развлекается с внучкой. У Люсиль и того парня из семьи Коммунале все, похоже, серьезно.

– Рад за нее. Значит, девочки Донателли пристроены. Все, кроме одной.

– У меня свой путь. Я пишу песни, гастролирую и зарабатываю сорок долларов в неделю, жилье и питание включены. В шоу-бизнесе это тоже считается за «пристроена»!

Тони подобрал морскую ракушку и протянул ее Чичи.

Она взяла ракушку и подняла на него глаза.

– Спасибо, Саверио.

– Это всего лишь ракушка.

– Но она красивая, и ее дал мне ты.

– Только ты и моя мать еще называете меня Саверио.

– Мне это даже нравится. Всегда вспоминаю, каким ты был, когда звался просто Саверио.

– Тони – обычный выдуманный персонаж, – пожал плечами Тони.

– С Тони все отлично. Но Саверио – парень, который не вписывался в афишу. Важно помнить времена, когда ты куда-то не вписывался.

Чичи и Тони шли по кромке прибоя.

– А почему бы нам не пожениться, Чич?

– Ты с ума сошел, – мягко сказала она.

– Ну и что это за ответ?

– Хорошо, вот тебе ответ: давай не будем жениться.

– Мне больно это слышать!

– Ничего, пройдет, – заверила она.

– А ты-то откуда знаешь?

– Ты просто сейчас плохо соображаешь.

– Я много об этом думал, – возразил он.

– Ты несколько месяцев провел под водой, а там мыслится совсем иначе.