Я растерянно смотрю на его обмякшее, безжизненное тело, и не могу заставить себя отвести глаза.

– Порядок, уложили его.

– Больше он никому не навредит.

Голоса плохо слышны из-за противогазов, слова можно разобрать с трудом. Они подходят ближе, у них странный, зловещий вид.

Они причинили ему боль.

Обступив Джули со всех сторон, они стаскивают меня с коня. Я бросаюсь к Мору, но меня тащат прочь.

Мои последние слова всаднику были злобной руганью.

Я рвусь назад, к его изуродованному телу, но они не пускают меня.

Вы думаете, наверное, что я должна была привыкнуть видеть его таким, но нет. Как я себя ни утешаю, как ни твержу себе, что все будет в порядке, глаза говорят об обратном.

Он стонет, лежа на земле.

Господи Иисусе. Хотя ему снесло полголовы, он все еще в сознании. Я начинаю рыдать. Он все чувствует.

Боль, должно быть, невыносима.

Кто-то стреляет в него снова – и еще, и еще, – желая прикончить того, кого нельзя убить.

Каждый выстрел заставляет меня вскрикивать, я в ужасе смотрю, как его тело пляшет под ружейным огнем.

Я продолжаю кричать, когда меня стаскивают с дороги и волокут в какое-то здание. Только когда кто-то толкает меня на скамью со спинкой, я понимаю, что оказалась в церкви.

Этот идиот хотел на мне жениться!

Я с силой зажмуриваюсь. Возможно, сегодня утром все сложилось бы иначе, прими я предложение Мора. Он говорил так искренне, а я выкрикнула ему в лицо, что наша прошлая ночь ничего не значит – хотя она значит! Еще как значит.

Всхлипнув, я оглядываюсь. Один за другим, люди, которые притащили меня сюда, скрываются в соседнем помещении. Когда они возвращаются, сняв противогазы, вид у них уже не такой угрожающий.

Мужчины и женщины, заполнившие церковь, штатские. Обычные люди, решившие пожертвовать собой, чтобы убить всадника. Люди, которые несут мне одеяла и кофе – люди, которые помогают мне, бывшему пожарному, всем, чем могут.

Это не меняет того факта, что они причинили ему ужасную боль. А возможно, еще и сейчас продолжают мучить его.

Я встаю, роняя наброшенное на плечи шерстяное одеяло. Чувствую себя так, будто меня пропустили через мясорубку.

– Где он?

– Им займутся другие, – отвечает кто-то, и только тогда я понимаю, что задала вопрос вслух.

– Знаете, мы слышали о вас, – это одна из снующих вокруг меня женщин. – Сообщали, что он захватил заложницу.

– Что-то не похожа она на заложницу, – ворчливо замечает другая.

– Тише! – шипит третья.

Вытерев глаза, я рассматриваю их. Восемь женщин и трое мужчин, возраст примерно от двадцати до шестидесяти. Все они обречены на смерть. (Противогазы, конечно, смотрятся мило, но даже они не защитят их от Мора.)

Когда уже средства массовой информации сообщат, наконец, что всадника нельзя убить? Когда люди перестанут жертвовать собой, чтобы умертвить бессмертного?

Бессмертного, который – так уж вышло – мне небезразличен.

Мне необходимо до него добраться.

Я должна спасти его.

Я начинаю пробираться вдоль ряда к центральному проходу, а оттуда к выходу.

Не успеваю пройти даже нескольких футов, как один из мужчин меня задерживает. Это крупный, коренастый детина с длинными подкрученными вверх усами и кобурой на поясном ремне.

– Давайте-ка вернемся, и вы присядете, – говорит он мерзким покровительственным тоном, от которого у меня поднимается тошнота.

Стиснув мое плечо, он водворяет меня на скамью.

– Я арестована? – спрашиваю.

– Разумеется, нет, – наигранно ужасается он, – но у вас было трудное утро. Почему бы не отдохнуть немного?

Я смотрю на него, на остальных.

Меня отсюда не выпустят. Это ясно написано на их лицах.

Не понимаю, зачем я им нужна. Потом в мозгу начинает брезжить догадка…

Я не умерла от лихорадки. Это им наверняка известно.

Кто же откажется поближе пообщаться с такой? А вдруг я знаю лекарство, а вдруг я сама – лекарство?

Покорно, как послушная девочка (тьфу!) я возвращаюсь на свое место и сажусь на скамью, давая понять, что готова слушаться.

Мучительно медленно проходят пять минут.

Издалека до меня доносится слабое ржание.

Джули.

Я настраивалась на то, чтобы выжидать дольше, но, услышав голос его лошади, теряю остатки терпения. Невозможно сидеть здесь сложа руки, ведь я ничего не знаю о судьбе своего всадника.

И я опять встаю со скамьи.

Усы Штопором, заметив мое движение, вскакивает. Я не успеваю дойти до конца ряда, а он уже тут как тут.

Не смотри на его ремень.

– Вам что-то нужно? – интересуется он, скрестив руки на груди.

– Да, именно так.

Не давая ему шанса ответить, я выхватываю его ствол из кобуры. Чувствую тяжесть холодного металла в руке, и одновременно раздается его удивленный вскрик. Я наставляю пистолет на него и снимаю с предохранителя.

– Уйди с дороги.

Вокруг слышатся изумленные вздохи. Детина поднимает руки.

– Ладно, только не спеши. Давай обойдемся без резких движений. Мы просто пытаемся тебе помочь.

Видимо, я выгляжу не так устрашающе, как мне самой кажется, потому что с разных сторон начинают подкрадываться люди.

Надо как следует припугнуть их, пока не поздно.

Я вскидываю ствол и палю в воздух. Под гулкими сводами церкви звук выстрела кажется почти оглушительным.

Раздаются крики, люди вжимают головы в плечи. С потолка сыплется штукатурка.

Я вновь навожу пистолет на усача.

– Я ухожу, – говорю я. – И вы очень мне поможете, если уберетесь с дороги.

Должно быть, Усы Штопором видит безумие в моих глазах и решает не рисковать. Он отходит в сторону.

Я размахиваю пистолетом, угрожая людям, стоящим между мной и выходом. Они отступают с поднятыми руками.

В церкви висит напряженная тишина, единственные звуки – это мои приглушенные шаги по потертому ковру.

Когда я уже почти на пороге, Усы Штопором обращается ко мне.

– Почему ты отвернулась от своего рода ради этого изверга?

Хватило же смелости задавать такой вопрос в стенах церкви.

Я поворачиваюсь к нему, мой взгляд скользит по лицам остальных мужчин и женщин, которые смотрят на меня широко распахнутыми глазами.