Наступление 1-го Украинского фронта увязывалось с наступлением 1-го Белорусского, переходившего к активным боевым действиям на Люблинско-Варшавском направлении. В войсках царило приподнятое настроение, все чувствовали, что победа не за горами. В сводках Совинформбюро сообщалось об освобождении новых сел и городов, о захваченных трофеях. Изменился и тон приказов Сталина, они все больше стали носить триумфальный характер.

Наш корпус стоял в выжидательном районе и ждал приказа о наступлении, хотя боевые действия уже шли, начиная с 12 июля. Чтобы выяснить систему обороны немцев, было организовано наступление усиленных передовых батальонов с артиллерийской подготовкой, которое создавало видимость наступления с решительной целью — пробить брешь в первой линии обороны. Это наступление ввело в заблуждение немецкое командование, и оно отдало приказ об отводе своих войск на линию «Принц Евгений».

Немцы оказывали упорное сопротивление в районе Лежахув, Войница, Лемешув, Плюхно. Катуков решил пробить немецкую оборону, направив усиленный передовой отряд по маршруту Городище — Блудув — Порыцк, включив в него 1-ю гвардейскую танковую бригаду, 6-й мотоциклетный полк, 400-й гвардейский самоходный полк с двумя батареями 358-го гвардейского зенитного полка, 15-й понтонный батальон и 12 орудий 122-миллиметрового калибра на быстроходных тракторах. Он поставил перед отрядом задачу — «обогнать в районе Свиньюхи части 76-го стрелкового корпуса, стремительные ударом овладеть Порыцком и к утру 15 июля в районе Сокаля форсировать Западный Буг, захватить мост и переправы, выставить заслоны в местечке Еджары и колонии Пичугуры, удерживать захваченный плацдарм до подхода главных сил. Действия этого отряда должны были окончательно вскрыть силы группировки противника и ее намерения».[39]

Немцы ожидали ударов танковой армии, и действия передового отряда приняли за наступление основных сил. Видимо, поэтому они стали стягивать в район села Конюхи части 248-й пехотной дивизии, артиллерию, штурмовые отряды, минометы и часть сил 16-й танковой дивизии. Этого и добивался Катуков. Теперь можно было основными силами ударить по Сокальской группировке противника.

17 июля двинулся в наступление и наш 8-й гвардейский мехкорпус. По сложившейся традиции артиллеристы поддерживали атаку танкистов. Рядом с нами шел 405-й дивизион «катюш» Гиленкова. На марше его дивизион попал под обстрел немецкой дальнобойной артиллерии, а чуть позже на мине подорвался начальник штаба капитан Сидорович.

Гиленков по радио сообщил об этом Дремову и предложил назначить на эту должность меня. Дивизион РС был у командира корпуса основной ударной силой, которую он использовал в самой сложной ситуации. Без начальника штаба стрельба не велась. Дремов дал «добро», но не уведомил об этом комбрига Липатенкова. Тут-то и разгорелись страсти-мордасти. Против моего ухода стал возражать Власенко, мой непосредственный начальник, с которым я воевал уже больше года. Василий Прокофьевич был не против моего повышения по службе, но в такой ответственный момент, когда начинается серьезная операция, для него это был удар. Он встал на дыбы и тут же сообщил полковнику Липатенкову. Комбриг встал на сторону Власенко.

В принципе, и командир дивизиона, и командир бригады были правы. Наверно, и я бы поступил так: на переправе коней не меняют. Прибывший за мной офицер уехал ни с чем.

Часа через два на «виллисе» в дивизион влетает сам Липатенков и на ходу бросает мне: «Быстро садись в машину, едем к Дремову!» Я, было, заикнулся насчет своих вещей и ординарца и тут же услышал торопливое: «Потом заберешь свое имущество, сейчас не до него. Нас ждут на командном пункте корпуса. Там Дремов мечет громы и молнии!»

По дороге полковник рассказал, как развивались события. После доклада Гиленкова о гибели капитана Сидоровича на командном пункте началась суматоха. Понятно, что без помощника Гиленков остался, как без рук. Дремов это прекрасно знал, он не мог допустить, чтобы его личный резерв — дивизион РС — оставался без начальника штаба. Тут же приказал доставить на КП капитана Демидова.

Я слушал комбрига, едва сдерживая смех. А он продолжал:

— Из-за тебя, Демидов, комкор готов был отдубасить меня палкой. Ты ведь знаешь, что за невыполнение приказа он щедр на такие подарки.

— Это мне известно, — признался я. — Недавно его палка могла походить и по моей спине. Хорошо, что вовремя сбежал, но Власенко тогда досталось.

«Виллис» подрулил к командному пункту. Дремов, злой, как пантера, выслушивал доклады о ходе продвижения передовых частей и тут же отдавал приказы командирам бригад и полков. Рядом, в числе штабных работников, находился только что прибывший Юрий Гиленков.

Когда комкор переговорил по телефону с начальником штаба корпуса полковником Воронченко и положил на рычаг трубку, Липатенков доложил, что его приказание выполнено: капитан Демидов доставлен на КП.

Дремов встал едва ли не на цыпочки, оглядывая меня сверху вниз:

— Ничего себе капитан — это же коломенская верста. Гиленков! — позвал он командира дивизиона, — забирай своего начальника штаба и чтобы через час доложил, что мой резерв может стрелять в любую минуту!

Вот так я стал начальником штаба 405-го отдельного гвардейского минометного дивизиона БМ-13.

Гиленков взял меня под руку и быстренько, пока Дремов не передумал, увел с КП. Через полчаса я был уже на своем новом рабочем месте. Юрий представил меня своему замполиту майору Прошкину. На прощание сказал:

— Георгий Николаевич Прошкин — неплохой специалист. Он введет тебя в курс всех дел. Ты артиллерист, надеюсь, РС освоишь так же быстро, как осваивал в училище 76-миллиметровую пушку. Ну, бывай!

И тут же исчез.

Признаться, на первых порах я плохо представлял свои обязанности при стрельбе, но со временем освоился, прочитал инструкции, наставления, изучил матчасть, присмотрелся к работе других офицеров, и все стало на свои места. Гиленков, как положено, представил меня личному составу части и снова умчался на командный пункт к Дремову.

Теперь уже на правах начальника штаба я взял на себя обязанности не только по ведению огня, но и по обеспечению жизнедеятельности всего дивизиона. Только вот майор Прошкин почему-то с недоверием отнесся к моему назначению.

Потом я узнал, что на «гражданке» он был инженером-строителем, в армию призван из запаса. Не имея артиллерийского образования, но как политработник, он, возможно, и был на своем месте. Только вот честолюбие не давало ему покоя, ему хотелось быть не замполитом, а командиром дивизиона.

Когда Гиленков умчался по своим служебным делам, Прошкин выступил с речью перед личным составом, причем выражений особенно не выбирал. Речь его звучала примерно так: «Мы должны в любой обстановке беречь боевые машины. Если какой-нибудь разгильдяй, это касается прежде всего водителей, загонит машину в яму или кювет, выведет БМ из строя, то я лично набью ему морду. Никакие жалобы потом политотдел принимать не будет. Я понятно говорю?»