По прибытии на огневую позицию боевые расчеты работали как хорошо натренированные матросы на корабле, командиры батарей в считанные секунды наводили установки на цель. О готовности к стрельбе я докладывал Гиленкову по радио, тот, в свою очередь, — Дремову. И вот следует команда: «Огонь!»

Пуск снарядов — зрелище потрясающее и даже захватывающее. Только любоваться им некогда. Еще последняя мина не разорвалась у цели, как мы уже улепетывали подальше от места пуска, пока нас не засекла немецкая авиация. Обнаружить реактивную установку на огневой позиции было проще простого. Дело в том, что после залпа на месте поднимается огромный столб дыма и пыли. Этот столб образуется реактивной струей, выходящей с большой скоростью из сопла снаряда. Наше спасение — в быстром уходе с огневой позиции.

Проходит время, и Гиленков сообщает о результатах нашей стрельбы, дает оценку, иногда поздравляет, иногда отделывается шуткой вроде: «Фрицы сыграли отходную, а те, кто остался жив, смазали пятки».

Гиленков до конца своих дней оставался неисправимым оптимистом, весельчаком, любил, как сейчас говорят, неожиданные приколы. За ним это водилось еще со спецшколы и военного училища, а вот его яркие командирские способности раскрылись уже на войне. К тому же он оказался неплохим дипломатом, умел ладить с высоким начальством. У командира корпуса Дремова Гиленков пользовался авторитетом, и как он умудрился стать его любимчиком, одному Богу известно. Если Дремов начинал «пушить» по радио какого-нибудь комбрига или командира полка за то, что тот не взял деревню или высоту, Гиленков знал, что сейчас последует приказ произвести залп дивизионом «катюш» и никогда не ошибался.

На войне не все складывается так, как хотелось бы. Бывают сбои, срывы, конфузии. Мы уже разок стрельнули по своим, и я очень беспокоился, чтобы подобное больше не повторилось. Но когда войска находятся в прорыве, возможно всякое. На подходе к Висле армия вырвалась далеко вперед и фактически находилась в тылу врага. Обстановка сложилась сложная и неопределенная. Трудно было разобраться, где находятся немцы, а где наши войска.

Я получил приказ Гиленкова подготовить дивизион к стрельбе. БМ уже стояли на огневой позиции, когда командир дивизиона снова запрашивает — правильно ли я все рассчитал? Отвечаю, что все сделано в соответствии с указанными координатами цели. Мне показалась в его голосе какая-то нервозность и тревога, но я не придал этому никакого значения: мало ли что там, на командном пункте, происходит. Может, Дремов отдубасил палкой своего любимчика?

Отстрелявшись, дивизион немедленно сорвался со своего места. Проходит какое-то время, и Гиленков догоняет нас на марше. По выражению его лица я понял: что-то произошло из ряда вон выходящее. Оказалось, что пальнули по своим.

Дремов приказал открыть огонь на просьбу какого-то комбрига и указал цель. Опытный Гиленков сразу же обратился к карте. По его данным, к опорному пункту, по которому он должен произвести залп, подходили наши части. Можно было, конечно, все уточнить у начальника штаба полковника Воронченко, но его, как назло, на месте не оказалось. Свои опасения майор высказал Дремову. Тот вспылил и приказал выполнять его распоряжения. Вот тут Юрий Всеволодович проявил характер, потребовал дать письменное распоряжение на производство залпа по данной цели. Такого дерзкого поступка от исполнительного Гиленкова командир корпуса никак не ожидал. Когда на командном пункте появился полковник Воронченко, Дремов заставил его дать такое распоряжение, написанное на небольшом листке бумаги с приложением штабной печати.

Дальше все было так, как и следовало ожидать: часть снарядов разорвались среди наших войск, были убитые и раненые. Командир дивизиона оказался прав, но вины с себя не снимал за этот нелепый залп. Распоряжение Дремова все же приказал мне спрятать подальше, зная, что дело так просто не закончится. Война не все списывает.

На следующие день в штабе дивизиона появился армейский прокурор и стал разбираться с этим ЧП. Я подробно рассказал, как все происходило, и показал распоряжение Дремова. Прокурор хотел забрать с собой этот маленький листок, своего рода нашу с Гиленковым охранную грамоту. Листок я не отдал, а сделал выписку (копию), приложил печать своего штаба и вручил ее полковнику.

Как удалось Дремову замять это дело, ни мне ни Гиленкову неизвестно. Только наш генерал продолжал командовать корпусом. По завершении работы комиссии, на прощание прокурор армии сказал, что нашей вины в этом случае нет, мы действовали правильно.

Иногда, будучи на отдыхе, мы навещали своих друзей из других частей нашего корпуса. На этот раз решено было съездить к Володе Бочковскому, командиру танкового батальона, ставшему в апреле 1944 года Героем Советского Союза.

Комбат принял нас тепло, хлебосольно, а чтобы нам не было скучно в мужской компании, пригласил офицера связи капитана Сашу Самусенко. В нашей армии это была единственная женщина-танкист. Ей уже было лет двадцать пять, о ней много шумела фронтовая печать, расписывая ее патриотические порывы. В свое время, чтобы чего-то добиться в жизни, модно было писать письма Калинину. Вот и она решила стать танкистом и обратилась к председателю ВИК с просьбой посодействовать ей при поступлении в танковое училище. Ее просьба была удовлетворена.

С Самусенко Гиленков уже был знаком, видимо, поэтому он и потащил меня к Бочковскому, под началом которого Саша служила. Меня же представил честной компании как своего лучшего друга. Пока комбаты баловались трофейным вином и говорили об армейских делах, мы с Сашей, как великие трезвенники, решили на время их покинуть и подышать свежим воздухом. Гуляли, как в мирное время, вели неторопливую «светскую» беседу, вспоминали учебу в школе, в училище. Незаметно подошли к машине, специально оборудованной для женщины-танкиста. «Может, зайдешь посмотреть, как я живу?» — предложила она. Я отказался, сославшись на то, что неудобно оставлять друзей, чего доброго, еще обидеться могут.

Погостив у танкистов, мы возвращались в свой дивизион. По дороге Гиленков все время расспрашивал, где живет Самусенко и как к ней можно «подобраться». Только тогда я понял, что моему другу «глянулась» симпатичная украинка. У них потом завязался фронтовой роман, который длился почти до конца войны.

К сожалению, Саша погибла в марте 1945 года при проведении Восточно-Померанской операции. Погибла нелепо, как многое бывает нелепо на войне. О ее смерти я узнал только после войны, встретив бывшего комиссара Прошкина. Он рассказал, как это случилось. 1-я танковая армия принимала участие в ликвидации немецкой группировки «Висла». 405-й особый дивизион совершал ночной марш, двигаясь за 1-й танковой бригадой. Дорога, разбитая танковыми гусеницами, еле просматривалась, а тут еще немцы начали обстрел колонны. Самусенко сидела с бойцами на танке. Когда начался обстрел, она на ходу соскочила с машины и, укрываясь от осколков за ее бортом, шла рядом. Неожиданно танк стал разворачиваться. Механик-водитель в темноте не заметил идущих людей. Под гусеницы попала только Саша.

Ехавший сзади колонны Прошкин в свете фар увидел на дороге обезображенное человеческое тело. Каково же было его удивление, когда узнал капитана-танкиста. Саша умирала. Последние ее слова были обращены к Гиленкову. Она просила: «Георгий Николаевич, передайте Юре, что я его очень люблю».