И тогда рот не растягивался в игривом блаженстве и не сжимался в напряженной гримасе, а словно по волшебству образовывал изящную округлость. И всё лицо преображалось. Брови чуть заметно выгибались, овал щек удлинялся. Стоило сказать «пётитё помм», и тень отрешенной, мечтательной нежности заволакивала взгляд, утончала черты, и на снимок ложился приглушенный свет минувших дней[21].

Женщина, которую фотографируют, стремилась к образцовой внешности, что означало идеальное утончение «женственных» черт, передававшихся посредством красоты; а красота понималась как отдаление от обычного. При фотографировании красота излучала нечто загадочное, мечтательное, недоступное. Сегодня именно идиосинкратичность и прямота выражения делают фотопортрет интересным. А утонченность ушла в прошлое – и сегодня кажется претенциозной, деланной.

Красота – в фотографическом воплощении, до недавнего времени соответствовавшем традиции, – размывала женскую сексуальность. И даже на фотографиях, которые были откровенно эротичными, тело могло рассказывать одну историю, а лицо – другую: обнаженная женщина, напряженно лежащая в вызывающей позе, раскинувшаяся или выставившая на обозрение зад, вполне могла обратить к зрителю лицо с выражением любезной респектабельности, присущей старомодному фотопортрету. Современные способы фотографирования женщин в меньшей степени скрывают их сексуальность, хотя демонстрация некогда непристойных картинок женской плоти или эротичное позерство всё еще сомнительны с точки зрения общественной нравственности – настолько укорененной представляется мужская снисходительность к женщинам в облике похотливого одобрения. Чувственность женщин всегда подавляется или обращается против них самих.

Отождествление женщины с красотой так или иначе вело к ее обездвиживанию. Если характер эволюционирует, раскрывает свои грани, то красота статична, она как маска, как магнит. В легендарной финальной сцене Королевы Кристины королева – Грета Гарбо, – отрекшись от шведского престола, отказавшись от мужских по существу прерогатив монарха ради скромного женского счастья, взошла на корабль, чтобы соединиться со своим любовником-иноземцем и отправиться с ним в изгнание, – однако ее возлюбленного смертельно ранит мстительный отвергнутый жених из числа ее собственных придворных; королева стоит на носу корабля, открыв лицо ветру, как олицетворение разбитого сердца. Пока готовили свет, Гарбо спросила режиссера, Рубена Мамуляна, о чем ей следует думать во время съемок. Ни о чем, лихо ответил тот. Ни о чем не думай. Отвлекись от всех мыслей. Указания режиссера вызвали к жизни одну из самых насыщенных эмоциями сцен в истории кино: камера движется, затем задерживается на лице героини крупным планом, и у зрителя не остается выбора, кроме как читать отчаяние на этом несравненно прекрасном и бесстрастном лице, в глазах, уже не способных плакать. Лицо как маска, на которую можно проецировать всё что угодно, есть совершенное воплощение женского начала как объекта в глазах смотрящего. Сегодня отождествление красоты с идеальным состоянием женщины, пожалуй, более актуально, чем когда-либо, хотя чрезвычайно сложная система моды и фотографии утверждает нормы красоты, которые гораздо менее провинциальны и более разнообразны, чем раньше, благоприятствуя дерзкому, а не застенчивому образу общения с камерой. Впрочем, современные идеи красоты в меньшей степени соотносятся с неподвижностью. Но красота сама по себе – это в известном смысле идеал стабильного, неизменного внешнего вида, попытка отгородиться или замаскировать отметины времени. Нормы сексуальной привлекательности для женщин – показатель их уязвимости. Мужчина стареет, набираясь зрелости и могущества. Женщина стареет и перестает быть желанной.

Вечно молодая, вечно доброжелательная, вечно желанная красота – во многом это труд, преображение, маскарад. Мы не должны, хотя, конечно, не можем не удивляться, если яркая, усыпанная блестками, соблазнительно полуголая артистка варьете в Лас-Вегасе окажется в реальной жизни, когда она не олицетворяет клише вожделения, женщиной средних лет с ничем не примечательными чертами и внутренней холодностью. Предприятие украшательства неизменно стяжает женщинам лавры.

Поскольку женственность подразумевает качества, противоположные или отрицающие идеальный мужской характер, длительное время сильная женщина могла казаться привлекательной разве что в мифическом или аллегорическом обличье. Героическая женщина представала аллегорической фантазией в живописи и скульптуре XIX века – Свобода, ведущая народ. Широко жестикулирующая, облаченная в царственные одежды, судорожно властная женщина, образ которой создала Марта Грэм в танцевальных постановках для своей сугубо женской труппы в 1930-е годы – переломный момент в истории представления женской силы, женского гнева, – была мифическим архетипом (жрица, бунтарь, скорбный демон, искательница приключений), главенствующим в некоем сообществе женщин, а не настоящей женщиной, способной сосуществовать, трудиться или идти на компромисс с мужчинами.

Стоматолог, дирижер симфонического оркестра, пилот гражданских авиалиний, раввин, юрист, астронавт, кинорежиссер, профессиональный боксер, декан юридического факультета, генерал-полковник… Без сомнения, представления о том, что могут женщины и что они делают хорошо, изменились. Изменилось и восприятие женщинами понятий недопустимого. Иные формы мужского поведения, от хамства до откровенного насилия, до недавнего времени не вызывающие возражений, сегодня возмущают многих женщин, которые, впрочем, стали бы протестовать, если бы их назвали феминистками. Конечно, в наибольшей степени стереотипы легкомыслия и беспомощности, тяготеющие над женщинами, изменились не благодаря феминистским течениям, каково бы ни было их общественное значение. Именно новые экономические реалии вынудили множество американских женщин (включая большинство женщин с маленькими детьми) работать вне дома. Показателем того, насколько неизменен мир, служит факт, что женщина по-прежнему зарабатывает от половины до трех четвертей суммы, что получит, выполняя ту же работу, мужчина. Почти каждый род занятий по-прежнему маркирован по половой принадлежности, за исключением нескольких профессий (проститутка, медсестра, секретарь), где верно обратное, – перед большинством должностей следует упомянуть, что ее занимает женщина, а иначе будет верно предположение, что должность занимает мужчина.

Всякая успешная женщина будет в большей степени «соответствовать правилам», если она, так сказать, добивается своих целей, осуществляет свою компетентность женским (хитроумным, неконфликтным) образом. «Не будучи суровой феминисткой, мисс Икс достигла…» – такими словами можно открыть панегирик женщине на административном посту. Новая идея о том, что женщины равны мужчинам, продолжает сталкиваться с вековой презумпцией женской неполноценности, с предположением, что для женщины нормально находиться по существу в зависимом положении или жертвовать собой во имя по крайней мере некоего одного мужчины.

Так укоренено ожидание, что мужчина выше, старше, богаче, успешнее женщины, состоящей с ним в отношениях, что исключения, которых нынче немало, не могут не показаться примечательными. Представляется нормальным, если журналист спросит мужа более известной, чем он сам, женщины, чувствует ли он «угрозу» со стороны ее авторитета. Никто бы и не подумал задаться вопросом, что чувствует никому не известная жена важного промышленника, хирурга, писателя, политика и актера. До сих пор считается, что главный акт любви со стороны женщины – это умаление собственной личности. Любящая жена в браке, в котором карьеру делают оба супруга, имеет все основания для страданий, если ее успех превосходит достижения мужа. («Здравствуйте! Говорит миссис Норман Мэн»[22].) Успешные