на кого смотрят. Послушно, охотно я следую указаниям фотографа (если он их дает), чтобы «выглядеть» более привлекательно. Ведь если я профессионал в том, чтобы смотреть на мир, то во всём, что касается разглядывания себя другими, я совершенный дилетант. Вечная фотографическая девственница, я ощущаю страшное волнение каждый раз, когда меня фотографируют. Я забываю о секретах марафета, которым меня учили, о том, какой цвет блузки хорошо выходит на фотографии, какая сторона моего лица «лучше». Подбородок – слишком низко. Слишком высоко. Я не знаю, куда девать руки.

Учитывая, что я десятилетиями изучаю историю фотографии, бессчетное число раз позировала для профессиональных фотографов и на протяжении пяти лет написала шесть эссе об эстетических и нравственных аспектах фотографических образов, оцепенение, с которым я смотрю в объектив, вряд ли можно отнести на счет неопытности или неспособности к рефлексии. Здесь скорее некое глубинное упрямство с моей стороны – отказ полностью принять тот факт, что я не только смотрю, но и выгляжу, выгляжу хорошо (или плохо), выгляжу «как» некто или нечто.

Ввиду того, что во время позирования я никогда не бываю свободна от страхов, на результат фотосессии я тоже не могу взирать без смущения. Потому ли это, что я слишком рьяный наблюдатель и не умею становиться объектом наблюдения, не испытывая тревоги? Или то пуританский страх притворства и позирования? Или моральный нарциссизм, подвергающий табу всякий «обычный» нарциссизм, который может быть мне присущ? Возможно, всё вместе. И всё же мое первое чувство – смятенное уныние. Если на девяносто процентов мое сознание полагает, что я пребываю в мире, что я – это я, на десять процентов оно считает, что я невидима. Эта «я» неизменно испытывает отвращение к моему фотообразу. (Это в особенности относится к фотографиям, на которых я выгляжу привлекательно.)

Фотография становится своего рода упреком одержимому манией величия сознанию. Ах! Вот она «я».

В Определенных людях Мэпплторпа я смотрю на собственную фотографию не так, как на фотографии других. Я не могу смотреть на свой образ с томлением, не могу иметь фантазий относительно человека на этой фотографии. Эрос фотографии (отождествление субъекта и поверхности) спит. Я ощущаю лишь разницу между собой и образом. Для меня мое выражение на фотографии Мэпплторпа – это не то, как «я» в действительности выгляжу. Это внешность, сфабрикованная для камеры, – неустойчивый компромисс между попыткой сотрудничать с фотохудожником, которым я искренне восхищаюсь (к тому же моим другом), и попыткой сохранить собственное достоинство, не выказывать тревоги. (Рассматривая свою фотографию, я различаю упрямство, тщеславие, панику, уязвимость.) Сомневаюсь, что я когда-либо выглядела в точности такой, какой меня сфотографировал Мэпплторп, – или что я буду так выглядеть в следующий раз, когда он будет меня фотографировать.

При том что в этом портрете я вижу еще одно свидетельство чувств, которые обычно испытываю во время фотосессии, фотография Мэпплторпа отличается в моих глазах от всех, для которых я когда-либо позировала. Я как могла стремилась к сотрудничеству, и он заметил нечто, чего не видел до него никто. Фотографироваться у Мэпплторпа – непохоже на любую другую фотосессию. Он по-другому убеждает, по-другому поощряет, он снисходителен по-другому…

Фотографированию присущ импульс к составлению антологий, и альбом Мэпплторпа не исключение. Смешение субъектов, безвестных и знаменитых, торжественно-строгих и распутных, служит иллюстрацией к привычно широкому кругу интересов фотографа. Ничто человеческое мне не чуждо, говорит он. Включив в издание эротически привлекательный автопортрет, Мэпплторп отвергает типичную для фотографа позицию, при которой взирающий с Олимпа художник дарует миру реальность, но сам отказывается становиться субъектом.

В большинстве случаев фотографии свойственна мысленная претензия, а именно что снимок сообщил правду о субъекте, правду, которая осталась бы неизвестной, если бы не картинка. Короче говоря, фотографирование предстает формой знания. Так, одни фотографы утверждали, что лучше всего им удаются фотографии людей, которых они не знают, другие же, что их лучшие фотопортреты сделаны с субъектов, которых они знают очень хорошо. Все эти заявления, при их противоречивости, подразумевает власть над субъектом.

Притязания Мэпплторпа скромнее. Он не ищет решающего момента. Его творчество не стремится к откровениям. В нем нет хищнического отношения к субъекту. Нет вуайеризма. Он не пытается застать кого-то врасплох. Правила игры в фотографию, по Мэпплторпу, лишь требуют, чтобы субъект сотрудничал с художником – чтобы субъект был освещен. В красноречивости и изысканности кадрирования, передаче текстуры одежды и кожи и вариаций черного цвета его фотографии, очевидно, больше соотносятся с художественным, чем с документалистским импульсом. Сам фотограф, возможно, предпочел бы сказать, что они свидетельствуют о его ненасытности.

Мэпплторп хочет фотографировать всё – то есть всё, что можно склонить к позированию. (При всей широте тематики он никогда бы не стал военным фотографом или фотографом дорожных происшествий.) Он ищет то, что можно назвать «формой» – сущность вещи или ее предикативность. Не правду о ней, а ее самую выразительную версию.

Однажды я спросила Мэпплторпа, что он с собой делает, позируя перед камерой, и он ответил, что пытается найти ту часть себя, которая в наибольшей степени самоуверенна.

Его ответ указывает на двойное значение заглавия, которое он выбрал для книги: определенность в смысле «именно этих, а не других» людей, и определенность в смысле самоуверенности, ясности, отчетливости. Определенные люди представляют главным образом персонажей, которые обнаружены или введены (например, уговорами) в состояние определенности относительно самих себя. Таков соблазн, таково откровение в бюллетенях наблюдений и встреч великого фотографа.

1985

Фотография – это не мнение? Или всё же мнение?[19]

Замысел – выпустить в свет альбом фотографий людей, не объединенных ничем, кроме того, что все они женщины (живущие в Америке в конце ХХ века), все – ну или почти все – полностью одеты, поэтому речь не идет о другом типе альбома женских фотографий…

Приступить к осуществлению замысла, руководствуясь лишь общим понятием об интересе к избранному предмету, особенно ввиду беспрецедентных изменений в сознании многих женщин за последние десятилетия, и решимостью оставаться открытой для фантазии и новых возможностей…

Искать образцы, изучать, возвращаться, выбирать, располагать на странице, не утверждая, что издание содержит представительную выборку…

Тем не менее значительное число изображений номинально единого предмета будет неизбежно воспринято как, в известном смысле, репрезентативное. Последнее тем более верно в отношении избранной темы – антологии судеб, несчастий и новых возможностей; книги, которая вызывает сочувственный отклик, обычно сопутствующий изображению меньшинств (к каковым женщины относятся по всем критериям, кроме численного), со множеством портретов женщин, которые делают честь своему полу. Такой книге суждена известная дидактичность, даже если в ней