Костька отмахнулся, однако тут же вскочил на ноги:

– Сам знаю, что пора. Прогуляюсь.

– И я с тобой пройдусь, – поднялся следом немец. – Крючки, что надысь поставил, проверю.

– Немножко-то посиди, Ганс, – привстав, Иван схватил Штраубе под локоть и тихо молвил: – Кой-что сказать надо.

Наемник пожал плечами:

– Надо, так надо. Слушаю!

Потрогав на виске шрам, Егоров поглядел в глаза оставшимся – самым умным – немцу и Михейке Ослопу. Бугаинушка, надо сказать, целый вечер, как и всегда, молчал, лишь сопел, довольно хлебая ушицу.

– Вот что, други, про зверюг, про ящериц громадных, про драконов зубастых хочу спросить. Что думаете?

– Думаю, что давненько мы их не видали, – хмыкнул Штраубе. – По мне – так и хорошо, слава святой Бригите!

– Людоедов тоже не видно… и волчатников, – Михейко, пробасив, смущенно глянул на котелок – не осталось ли добавки?

Атаман спрятал усмешку:

– Ты ушицу-то дохлебывай, ага. Значит, говоришь, даже волчатников – и тех нету…

– А уж эти-то должны были бы быть, – задумчиво протянул немец. – Они везде, где дичи много.

Оторвавшись от ушицы, Михейко вскинул глаза:

– Так ты, атамане, думаешь…

– Так! Отводит хищников кто-то.

– Колдуны, кому же еще? – ухмыльнулся Штраубе. – Выходит, есть у них тут обереги.

– Значит, где-то поселок близко, – бугаинушко допил через край котелка остатки ухи. – Раз оберег – значит, и поселок немалый. Опасаться надобно, атамане, осторожнее быть!

– То так, – покивал Иван. – Согласен я с вами, други. Остальных утром предупредим, чтоб зорчее были. И еще одно думаю – ежели тут обереги, как же наши прошли?

Немец прищурил глаза:

– А может, и не проходили вовсе? Коли тут обереги – так как?

– Вот и я о том, други. Следы! Следы искать надобно. Кострища, лоскутки, кости обглоданные…

– Так ищем же, атамане, ищем. Скоро все глаза проглядим.

Наутро казаки вновь двинулись вдоль реки, а в полдень, после небольшого привала, как и договаривались, круто повернули к северу и так прошли верст десять, пока не уперлись в неширокую реку, ничем не отличавшуюся от той, по берегам которой до того шли. Те же папоротники, топкие места, буераки…

– А вон опушка! – обернулся идущий впереди Сиверов. – А за ней вроде как рябины.

Маюни пристально посмотрел в небо и улыбнулся:

– Из рябины хорошая бражка выходит, да-а.

– Рябиновка-то? Знамо дело! У вас, значит, остяков – тоже из рябины ставят?

– Эй, вы там, питухи! – засмеялся Штраубе. – Еще бы медовуху вспомнили.

Слушая шутки ватажников, атаман ни на миг не отвлекался от главного – смотрел во все глаза, все примечал, думал. А сейчас вот решил глянуть:

– Эй, стойте. Ну-ка, на опушку свернем, поглядим.

Свернули. Протиснулись сквозь недавний бурелом, в кровь царапая руки и оставляя на колючих кустах и деревьях куски одежки. И так-то не князьями выглядели, а уж теперь-то – чистые оборванцы.

Пригладив волосы – шапку давно потерял, сбило веткой, – Костька вышел на опушку первым… и тут же обернулся:

– Гляди-кось, братцы! Сосна!

Та самая была сосна. С атамановой меткою.

– Ох ты ж, спаси, Господи! – растерянно перекрестился Афоня. – Выходит, мы тут третий раз уже!

– Дьявол кругами водит, – немец громко и витиевато выругался. – Доннерветтер, ититна в душу мать!

– Значит, все, как мы и думали, атамане, – подойдя к Ивану, тихо промолвил Михейко Ослоп. – Не показалось.

– Не показалось, – согласно кивнул атаман. – Что-то мне те рябины не нравятся. А ну-ко, проверим! Семка, и вы, парни… метнитесь, гляньте – что там да как?

– Сделаем, атамане!

Короед и еще двое молодых, лет двадцати, казаков – Лешка Вертихвост и Миха Острога – проворно бросились к зарослям… Да не добежав до рябин с десяток шагов вдруг резко остановились, словно бы наткнулись на какую-то невидимую преграду. А Короедов даже осел в траву, обалдело крутя головою!

– Эй, вы что там?

Семка поднял глаза и с обидой пожаловался:

– Все кругом поплыло. Словно дубинищей оглоушили!

– Хэк! – усмехнулся Михейко. – Коли б дубинищей – башкой бы так не крутил.

– Та-ак… – погладив шрам, задумчиво протянул атаман. – Афоня, давай-ка с тобой… Крест вперед выстави, молитвы чти громко. Да не мне тебя учить, и так все знаешь.

– Знаю, господине.

Осенив себя крестным знамением, послушник поднял над головою висевший на груди крест – не такой большой, как у отца Амвросия, и вроде бы еще не положенный по сану, но тем не менее, Афоня его носил… и не зря.

– Господи Иисусе Христе, иже еси на небеси-и-и…

– Да святится имя твое, да придет царствие твое… – подхватил атаман, а следом за ним – и остальные казаки.

– Хлеб наш насущный дай нам днесь…

– Оборони, Господи, от всякого ворога…

– От тварей зубастых!

– От нечистой силы!

– От черного ведовства языческого!

Маюни тоже в стороне от такого дела не остался. Живо отцепил от пояса бубен:

– О, великий Нум-Торум, о Мир-Суснэ-Ху-у-у-ум, о-о-о-о…

Крест и молитвы – и, может быть (так, чуть-чуть), остяцкое лесное шаманство – подействовали сразу, видать, не такое уж и злое оказалось заклятье. Пройдя мимо очумело сидевших в траве парней, Иван с Афонею – а следом за ними и немец, и Михейко Ослоп – уже подходили к странным, со связанными вершинами, рябинам, как вдруг…

Из зарослей высунулась хищная голова ящера! Вздыбился, зашуршал кустищами хвост! Блеснул на солнце костный – на уродливой страхолюдной башке – вырост, похожий на чей-то шлем…

– Эко! – Михейко живенько сдернул с плеча огромную свою дубину. – Посейчас я его… приласкаю, ага!

Атаман и сам-то прицелился уже… да вдруг кое о ком вспомнил.

– Стойте все! Не шевелитесь…

– Так дубиной бы…

– Я те дам – дубиной… Забыли про сего зверя? Сперва проверим-ко – тот, не тот… – опустив «хитрую» пищаль, Егоров протянул к ящеру руку:

– Ноляко, Ноляко… хороший зверище, добрый!

Ящер уже и весь выскочил из кустов, забегал вокруг казаков кругами, заклекотал, заластился, словно верный пес при виде своего кормильца.

– Вот ведь чучело! – перевел дух Штраубе. – Да ведь это ж…

– Правильно, Ноляко – конь верный, – Иван погладил шрам. – Значит, где-то и хозяин его поблизости… должен быть. Позвать, что ли? Эй, Енко-о-о!