— Да.

— Вы согласны со всем, что я прочитал, или, возможно, хотите что-то добавить или изменить?

Снова пародия на раболепие.

— Я согласен со всем.

— Хорошо, сеньор Медина, теперь, хотя все достаточно ясно, мы хотели бы задать вам несколько вопросов.

Адвокат немного выпрямилась, как будто поняла, что наконец-то у нее появилась работа.

— Я уже представил вам инспектора Саласар из полиции Наварры, которая хочет вас допросить.

— Я возражаю, — выпалила адвокат. — Вы уже достаточно осложнили жизнь моему клиенту с этими показаниями. Он уже во всем сознался. Не думайте, что я не знаю, кто вы такая, — обернулась она к Амайе, — и что вы собираетесь сделать.

— И что, по вашему мнению, я собираюсь сделать? — терпеливо поинтересовалась Амайя.

— Повесить на моего клиента преступления басахауна.

Амайя рассмеялась и покачала головой.

— Успокойтесь, я вам официально заявляю, что почерк этого преступления нисколько не напоминает все предыдущие убийства. Мы с самого начала знали, что это не басахаун, а учитывая информацию, которую он сообщил нам относительно использованной им веревки, мы уже почти готовы вычеркнуть его из числа подозреваемых.

— Почти?

— В этом преступлении есть одна деталь, которая привлекла наше внимание. От того, сможет ли ваш клиент предложить нам правдоподобное объяснение этого феномена, зависит, как будет развиваться это расследование.

Адвокат прикусила губу изнутри.

— Послушайте, давайте сделаем так: я спрашиваю, но ваш клиент отвечает, только если вы даете свое согласие…

Адвокат тоскливо посмотрела на расползающуюся по столу лужу и кивнула.

Падуа хотел было встать, чтобы уступить ей место напротив Медины, но Амайя его остановила, обернулась к столу и встала слева от арестованного. Теперь она стояла так близко к нему, что почти касалась его одежды. Слегка наклонившись вперед, она заговорила:

— Сеньор Медина, вы заявили, что избивали Йохану и что вы ее изнасиловали. Вы уверены, что больше ничего с ней не сделали?

Джейсон обеспокоенно заерзал на стуле.

— О чем вы говорите? — вмешалась адвокат.

— У трупа было полностью ампутировано все правое предплечье и кисть руки, — ответила Амайя, положив на стол увеличенные фотографии, наглядно демонстрирующие зверское увечье.

Адвокат наморщила лоб и наклонилась, чтобы что-то прошептать на ухо своему клиенту. Он отрицательно покачал головой.

Терпение Амайи истощалось с каждой секундой.

— Послушайте меня, после того, что вы заявили, отрезанная рука выглядит чем-то второстепенным. Возможно, вы это сделали для того, чтобы мы не смогли опознать труп по отпечаткам пальцев?

Это предположение, похоже, его удивило.

— Нет.

— Посмотрите на снимки, — настаивала Амайя.

Джейсон мельком взглянул на фотографии и поспешно отвел глаза. Его лицо исказилось от отвращения.

— О боже! Нет, это не я. Когда я вернулся с веревкой, она уже была такой. Я подумал, что это сделало какое-то животное.

— Сколько времени ушло на то, чтобы съездить домой и вернуться в хижину? Подумайте хорошо.

Джейсон начал плакать. Глубокие рыдания рвались откуда-то из живота и сотрясали в конвульсиях все его тело.

— Его следует оставить в покое. Сеньор Медина нуждается в отдыхе, — снова вмешалась адвокат.

Терпение Амайи лопнуло.

— Я сама решу, когда сеньор Медина будет отдыхать.

Она с силой ударила кулаком по столу, отчего крохотные капли влаги из лужицы разлетелись во всех направлениях. Амайя наклонилась, и ее лицо оказалось совсем рядом с лицом Джейсона. Всхлипывания мгновенно прекратились.

— Отвечайте, — не допускающим возражений тоном потребовала она.

— От силы полтора часа. Я спешил, потому что моя супруга должна была скоро прийти домой с работы.

— И когда вы приехали к хижине, руки уже не было?

— Нет, я клянусь вам, я подумал…

— Кровь была?

— Что?

— Возле раны была кровь?

— Возможно, немного. Совсем чуть-чуть. Крохотная лужица, скорее даже пятно…

Амайя посмотрела на лейтенанта.

— Мальчишки? — предположил он.

— …на полиэтилене, — пробормотал Джейсон.

— На каком полиэтилене?

— Кровь была на белом полиэтилене, — промямлил он.

Амайя выпрямилась. От этого человека исходило такое зловоние, что ее начало мутить.

— Хорошо подумайте. Когда вы возвращались, вы никого не видели около хижины?

— Нет, там никого не было, хотя…

— Хотя?

— Мне показалось, что рядом кто-то есть, но я просто очень нервничал. Мне даже чудилось, что за мной кто-то наблюдает. Я подумал, что это Йохана…

— Йохана?

— Ее дух, понимаете? Призрак.

— Подъезжая к хижине, вы не видели автомобиль? Возможно, где-то поблизости была припаркована машина?

— Нет, но когда я уходил, я услышал звук мотоцикла. Это была одна из этих горных штуковин. Они производят ужасный шум. Я подумал, что это кто-то из Сепроны. Они пользуются ими в горах. Я бросился бежать и поспешил уехать.

Другие весны

В следующий раз все было совершенно иначе. Прошло много лет. Амайя уже жила в Памплоне, хотя на выходные всегда возвращалась в Элисондо. Ее мать была тяжело больна и прикована к больничной койке воспалением легких с серьезными осложнениями. Кроме этого, ее уничтожал Альцгеймер. Она с большим трудом выговаривала считанные слова, когда ей нужна была помощь в осуществлении бытовых потребностей. Она уже неделю лежала в Университетской больнице, куда ее поместили по настоянию ее участкового врача и вопреки желанию старшей сестры. Флора изо всех сил сопротивлялась этой госпитализации. В конце концов, ей пришлось уступить, потому что дыхание Росарио стало затрудненным и, чтобы не позволить ей умереть, ее пришлось подключить к кислородному аппарату и доставить в больницу в специализированной карете скорой помощи. Под всеми мыслимыми и немыслимыми предлогами Флора отказывалась отходить от изголовья матери, не упуская случая обвинить сестер в том, что они редко навещают Росарио.

Прежде чем войти в палату, Амайе пришлось на протяжении десяти минут выслушивать упреки Флоры. Наконец, ей удалось отправить сестру в кафетерий, пообещав подежурить возле постели матери. Когда дверь за Флорой закрылась, Амайя обернулась и посмотрела на старушку, которая дремала, полулежа на койке. Такая поза позволяла облегчить ее затрудненное дыхание. Амайя отдавала себе отчет в том, что ей страшно, и в том, что она впервые за долгие годы осталась наедине с матерью. В последний раз это случилось, когда она была еще совсем ребенком. Она на цыпочках прошла перед кроватью, чтобы сесть в кресло у окна, молясь о том, чтобы мать не проснулась и ни о чем ее не попросила. Она и представить себе не могла, как она к ней прикоснется и что будет при этом чувствовать.