– Магия Буревсадников, да. Она.

– Она.

– Я позаимствовал ее.

– Позаимствовали?

– Да, – отрезал капитан. – Я не ворую, Флакон.

– Разумеется, сэр. Зачем бы вам?

– Именно.

Флакон кивнул в темноте, слушая, как Масан догоняет их.

– Позаимствовали.

– Буревсадников не понимают.

– Несомненно. Дикий ужас мешает.

– Интересно, – пробормотал Рутан Гудд, – цели каким-то образом совпали. А я слишком стар, чтобы верить в совпадения. Не важно. Мы делаем, что делаем, и все.

– Так Скрипач всегда говорит.

– Скрипач мудр, Флакон. И он лучший из вас, хотя вряд ли многие видят это так же ясно, как я.

– Скрипач, да? А не адъюнкт, капитан?

Рутан Гудд вздохнул, очень печально.

– Я вижу пикеты.

– И я вижу, – сказала Масан Гилани. – Не малазанские. Изморцы.

– Наши союзники, – Флакон уставился на Рутана Гудда, но тот в темноте, конечно, не видел. Хотя, что темнота для Худом проклятого ледоносного Старшего бога, почитаемого имассами?

Тот заговорил:

– Я просто догадался, Флакон. Честно.

– Ты забрала мой гнев.

Голос звучал из тени. Моргая, Лостара Йил медленно приподнялась; мех сполз на пол, и прохладный воздух окатил ее голые груди, спину и живот. Слева от нее, на единственной табуретке в палатке, сидел кто-то в сером шерстяном плаще с капюшоном. Ладони, лежащие на коленях, были белы как кость.

Сердце Лостары заколотилось в груди.

– Я чувствовала, – сказала она. – Словно потоп. – Она вздрогнула и прошептала: – И я утонула.

– Твоя любовь призвала меня, Лостара Йил.

Она нахмурилась.

– У меня нет любви к тебе, Котильон.

Голова под капюшоном чуть качнулась вперед.

– К мужчине, которого ты хотела защитить.

Его тон удивил Лостару. Усталый, да, но есть в нем что-то еще. Одиночество. Богу одиноко.

– Ты танцевала только для него и ни для кого больше, – продолжал Котильон. – Даже не для адъюнкта.

– Я думала, что умру.

– Знаю.

Она ждала. В лагере порой слышались голоса, иногда по тонкой стенке палатки скользил луч полуприкрытой лампы, топали сапоги.

Молчание затянулось.

– Ты спас нас, – сказала она наконец. – И за это, полагаю, я должна быть благодарна.

– Нет, Лостара Йил, не должна. В конце концов, я же просто использовал тебя. Ты об этом не просила, но… даже после стольких лет грация твоего танца… ошеломительна.

Она затаила дыхание. Что-то происходит, но непонятно что.

– Если ты не хотел услышать благодарность, Котильон, то зачем пришел? – Она сама подивилась своему грубому голосу. Нехорошо вышло…

Котильон не открывал лица.

– Вот были деньки. Наша плоть была настоящая, дыхание было… настоящим. Все было доступно, все было под рукой, и мы брали все, не задумываясь, как это ценно. Наша молодость, яркое и жаркое солнце, которое, казалось, будет всегда.

И тут она поняла, что он плачет. И не может остановиться. В чем дело?

– Ты сказал, я забрала твой гнев. – И да, она помнила, как сила заполняла ее. Умение работать с мечом было целиком ее заслугой, но вот стремительность – и глубокое понимание – принадлежали ему. – Я забрала твой гнев. Котильон, а что ты забрал у меня?

Он, похоже, покачал головой.

– Думаю, владеть женщиной уже не для меня.

– Что ты забрал? Мою любовь, да? И она затопила тебя так же, как твой гнев затопил меня.

Он вздохнул.

– Обмен всегда равный.

– Разве бог может не любить?

– Бог… забывает.

Она поразилась.

– Но тогда что заставляет тебя продолжать? Котильон, почему ты все еще сражаешься?

Внезапно он встал.

– Ты простыла. Я потревожил твой отдых…

– Возьми меня снова.

– Что?

– Мою любовь. Она нужна тебе, Котильон. Потому ты и пришел, разве нет? Ты хочешь снова… утонуть.

Его ответ прозвучал еле слышно.

– Я не могу.

– Почему? Предлагаю я. В качестве настоящей благодарности. Разве смертная общается со своим богом не на языке любви?

– Мои поклонники меня не любят, Лостара Йил. Кроме того, мне нечего предложить взамен. Я благодарен тебе за предложение…

– Слушай, поганец, я пытаюсь вернуть тебе хоть часть гуманности. Ты проклятый бог; если потеряешь страсть, где окажемся мы?

Вопрос явно потряс его.

– Я не сомневаюсь, какой путь меня ждет, Лостара Йил. Мне хватит сил выдержать его до горького конца…

– В этом я нисколько не сомневаюсь. Я чувствовала тебя, помнишь? Послушай, какого бы конца ты ни ожидал… то, что я предлагаю, сделает его чуть менее горьким. Разве не так?

Он покачал головой.

– Ты не понимаешь. Кровь на моих руках…

– Теперь она и на моих руках или ты забыл?

– Нет. Я владел тобой…

– Думаешь, это что-то меняет?

– Не надо было мне приходить.

– Может быть, но ты пришел, и твой капюшон не все скрывает. Прекрасно, откажись от моего предложения, но неужели ты и вправду думаешь, что любовь чувствуют только женщины? Если решишь никогда больше не чувствовать… ничего, тогда лучше тебе совсем отречься от владения, Котильон. Проникни в нас, смертных, и мы возьмем то, что хотим от тебя, а тебе взамен отдадим то, что есть у нас. Если тебе повезет, то любовь. А не повезет – Худ его знает, что ты получишь.

– Я знаю.

– Да, наверняка. Прости. Но, Котильон, ты дал мне больше, чем гнев. Неужели не видишь? Человек, которого я люблю, не скорбит по мне. И любит не призрак, не краткий миг в жизни, которого уже не вернешь. Ты дал нам обоим возможность жить и любить – и не важно, надолго ли.

– А еще я сберег адъюнкта да и всю армию.

Она наклонила голову набок, на мгновение смешавшись.

– И жалеешь об этом?

Он помедлил, и молчание окатило Лостару ледяным душем.

– Пока она жива, – сказал Котильон, – путь, ожидающий тебя и всю злосчастную, наполовину свихнувшуюся армию, так же горек, как и мой собственный. К страданию… ах, нет в этом никаких даров.

– Должны быть, Котильон. Есть. Они всегда существуют.