— Кажется, я совсем ничего не понимаю, — проговорила девушка, озираясь. Очевидно, родной дом она не узнавала, но это и немудрено: сколько ей было, когда Пыль Дорог вернулся к странствиям, шесть?

— Терпение, — успокоил я. На всякий случай привязав лошадей и ослабив им подпруги, двинулся к дорожке. — Пойдем, внутри должно быть получше.

Я открыл дверь, коснулся управляющей пластины у входа, зажигая свет. Под потолком разгорелись фирские огоньки — стеклянные сосуды, зачарованные особым образом и испускающие свет, похожий на рассеянный солнечный. За время, которое дом пустовал, они, конечно, истощились, но были заменены на новые.

Внутри пахло пылью и запустением, несмотря на то что здесь прибрались.

— Прошу, — я широко повел рукой, предлагая девушке войти.

Рина неуверенно переступила порог, растерянно озираясь и хмурясь. Шаг, другой, за которые девушка пересекла небольшую и совершенно пустую прихожую, где из всей обстановки остался целым только люк в подпол. Подошла к проходу в крытый внутренний двор со световым колодцем посередине — здесь тоже было чисто и пусто. Вычищенный каменный очаг в дальнем углу, в соседнем углу — рассохшийся старый стол с парой скамей. В боковых стенах — проходы во внутренние помещения.

— Ив, но это же… — отчего-то шепотом проговорила она и обернулась ко мне с вопросом в глазах. Дана выглядела бледной, испуганной и потерянной.

— Ты просила узнать что-нибудь о твоем отце. Найти дом оказалось нетрудно. Правда, жить в нем сейчас не получится, надо до конца привести в порядок. Здесь сделали только самое основное.

Рина несколько мгновений неотрывно смотрела на меня, и прочитать выражение ее лица не получалось. Потом судорожно кивнула, беззвучно выдохнула: «Спасибо!» — и резко отвернулась, пытаясь спрятать слезы. Несколько мгновений неподвижно стояла, потом стронулась с места, свернула в правый проход.

Я тенью следовал за ней, молча и стараясь не привлекать к себе внимания. Наверное, Рина предпочла бы осмотреться здесь в одиночестве, но я не был уверен, что это безопасно. Дом, конечно, проверили, но предусмотреть все не получится. Да и предсказать, что может сделать девушка, я бы не смог, поэтому предпочел проконтролировать.

Она заглядывала в каждую комнату, касалась стен и уцелевших за прошедшие годы вещей, что-то шептала себе под нос, тыльной стороной ладони утирая слезы. Когда круг замкнулся и мы вернулись в тот же дворик, долго стояла у очага, не отводя от него невидящего взгляда. Наверное, видела совсем не груду камней, а свое детство.

Мне быстро наскучило просто стоять на месте, но торопить девушку не стал: для нее все происходящее явно имело какой-то очень важный смысл.

Наконец Рина вздрогнула, стряхивая оцепенение, и вновь уставилась на меня. Взгляд ее сделался больным, потерянным.

— Ив, а я могу сюда приходить? Хотя бы иногда? — с мольбой проговорила она.

— Конечно, — ответил я, пожав плечами. — Это ведь твой дом.

— Спасибо, — вновь едва слышно повторила дана и сама двинулась к выходу, тихо попросив: — Расскажи мне, пожалуйста, что удалось выяснить про них.

Пересказ много времени не занял, я только и успел, что привести упряжь в порядок и пустить лошадей шагом прочь от дома. Рина почти ничего не спрашивала, а потом и вовсе умолкла, держась обеими руками за мой пояс и уткнувшись лбом между лопаток. Когда пара пошла рысью, девушке пришлось чуть отстраниться. Обратный путь во дворец мы проделали в молчании.

— Ржа побери, — опомнился я, когда лошадей вместе с колесницей забрал конюх, а мы с Риной зашагали к Верхнему дворцу. — Я забыл взять из кабинета документ о собственности, хотел сразу передать его тебе.

— Ну, передашь потом, — бесцветным голосом проговорила она, а потом чуть оживленнее предложила: — Или, может быть, сходим прямо сейчас?

— Не думаю, что это хорошая идея, — заметил я с сомнением.

— На самом деле мне просто не хочется сейчас оставаться одной, — тихо призналась девушка. — Я очень рада, что дом нашелся, что я взглянула на него, но… это очень грустно. И больно. Мне кажется, я больше никогда не захочу переступать его порог. Как будто я много лет не виделась с потерянным другом или родным человеком — а потом вдруг попала на его похороны. Узнаешь знакомые черты, понимаешь, что это он, но никак не получается соединить воспоминания с холодным мертвым телом.

— Это пройдет, — проговорил я. — А если нет, никто не заставляет тебя там жить, в любой момент можно продать этот дом. Или пустить жильцов.

— Спасибо, — вновь кивнула она, немного помолчала и продолжила: — Очень странное ощущение, никак не могу к нему привыкнуть. У меня есть дом, свой собственный. И мама. До сих пор она казалась мне почти сном, чем-то волшебным и ненастоящим. Нет, я, конечно, умом понимаю, что без мамы я бы вряд ли появилась на свет, но воспоминания как будто только сейчас стали настоящими. И их стало гораздо больше…

— Главное только, одна не вздумай никуда уезжать, — предупредил ее.

— Да, я помню, — девушка слабо улыбнулась и кивнула.

До кабинета мы добрались в молчании и без происшествий. Нужная бумага обнаружилась на том же месте, где я ее оставил.

— Вот, держи.

Рина не глядя взяла у меня документ, резко кивнула, быстрыми нервными движениями свернула его в трубочку — а потом вдруг порывисто подалась вперед, крепко обняла меня за пояс, прижалась всем телом, уткнулась лицом мне в грудь, судорожно вздохнула и замерла.

И я тоже замер, не зная, что делать. Здравый смысл требовал поскорее отстранить девушку, чтобы лишний раз не рисковать и не допускать близкого контакта. Память же настойчиво рекомендовала приобнять Рину и помочь ей успокоиться, явно ведь не просто так она ко мне жмется.

На беду на стороне последней оказались и сиюминутные желания, поэтому я легонько сжал обеими руками плечи девушки. Большими пальцами машинально погладил нежную кожу под ключицами, незаметно для себя склонил голову, почти уткнувшись носом в ее волосы, пропитавшиеся запахом самшита.

Почему-то именно этот запах оказался тем роковым толчком, который в какое-то мгновение полностью изменил происходящее.

Правая ладонь скользнула с плеча Рины на шею, по позвоночнику вверх. Я с наслаждением запустил пальцы в густые мягкие волосы, удерживая голову девушки. Дана негромко охнула — от неожиданности или от боли — и безуспешно попыталась отстраниться. Я не позволил, второй рукой крепко прижал за талию, заставил запрокинуть голову и впился в ее губы поцелуем — грубым и, наверное, болезненным.

Рина растерялась. Не начала вырываться, наоборот, впала в непонятную прострацию и лишь едва ощутимо упиралась в мои плечи руками. Да она бы и не сумела ничего сделать: от ощущения нежной кожи под пальцами, от этого проклятого запаха, от податливого стройного тела в руках меня накрыло таким желанием, что стало больно.

Не хотелось играть, не хотелось развлекаться и растягивать удовольствие, как бывало обычно; мной управляло какое-то совершенно звериное желание как можно скорее овладеть, заклеймить, заявить свои права.