— Давай хором! — воодушевлённо предложила Фиона. — Три, четыре!.. Во славу Амадея!

— Чтоб он был здоров! — подхватил я.

— Ну, Костя! Не шути, пожалуйста. Это ведь такая ответственность, когда ещё нам доведётся встретиться с великой Арабеллой Висконти? Давай. Три, четыре. Во славу Амаде…

— Аминь! — гаркнул я.

— Ясно, — вынес вердикт товарищ инструктор. — Приветствовать будешь один. А ну?! — и снова взялся за трость.

Пришлось орать «Во славу Амадея!». А куда было деваться.

* * *

В разгонной зоне возле боксов нас, гонщиков, сбили в аккуратное стадо.

Над полигоном уже играла торжественная музыка. Зрители шумели, дудели в дудки и махали транспарантами втрое бодрее, чем вчера. Наливают им тут на входе, что ли?

КVIP-трибуне я старательно приглядывался, но не сумел разглядеть ничего интересного — кроме того, что на Диане сегодня, кажется, красное платье. Хотя, может, это не она, а вдовушка господина Монтрезо-старшего так вырядилась, отдавая дань романтической ночи — издалека-то не разглядишь.

Вряд ли, конечно, бабулька что-то помнит, если с одним и тем же человеком по четыре раза на дню знакомится, но ощущения должны сохраниться? Вчера мне такую историю задвинула, что куда там любовным романам. Подумаешь, маразм! Настоящую любовь не промаразмишь.

В центре полигона за ночь возвели что-то вроде сцены. И когда смолкла торжественная музыка, я услышал знакомый голос:

— Здравствуйте, уважаемые зрители.

Голос, как всегда, показался начисто лишённым эмоций. Эльза, и та выразительнее разговаривает. Я мог бы не смотреть — и так знал, что на сцену поднялся Жан-Поль.

— От своего имени и от имени моего отца, покойного господина Монтрезо-старшего, выражаю вам благодарность за то, что почтили нас своим присутствием. Сегодня — сто шестьдесят седьмая годовщина со дня первого проведения этого шоу.

Я попытался посчитать, сколько же должно быть лет матушке Жан-Поля, но сбился и плюнул.

— И с каждым годом оно обретает всё большую популярность, прирастая новыми зрителями, — всё так же бесстрастно продолжал Жан-Поль. — Я знаю, что вам было непросто оказаться здесь, — тут я вспомнил слова Фионы о том, что на последний этап гонок абы кто не попадает, — и мы вдвойне благодарны за вашу настойчивость. А сейчас, по традиции — гимн нашего мира.

Трибуны взорвались аплодисментами. Слова Жан-Поля: «Его исполнит величайшая певица Нимиры Арабелла Висконти» потонули в овациях. Зрители, видимо, и без Жан-Поля отлично знали, кто будет исполнителем.

На сцену поднялась прекрасная дива. Происходящее на сцене транслировали на висящие над полигоном экраны, и её прекрасность, сквозь полупрозрачное открытое платье, можно было разглядеть во всех подробностях.

Подробности впечатляли. Даже меня. А уж зрители хлопали и свистели так, будто были готовы повыпрыгивать из штанов прямо на сцену. Но дива явно умела управлять беснующейся публикой. Она подняла руку.

Толпа смолкла. Жан-Поль коротко поклонился и ушёл. Вздоха облегчения я не услышал, но показалось, что он написан у Жан-Поля на лице. Я себя, кажется, на вершине столба лучше чувствовал.

Оркестр заиграл вступление.

— ***, - только и смог сказать я, распознав первые звуки.

Фиона недоумённо покосилась. А я схватился за голову.

— Твой дом стал для тебя тюрьмой.

Для тех, кто в доме, ты чужой;

Ты был наивен и ждал перемен!

Охренеть — гимн для гонщиков. Узнаю искромётный юмор старины Амадея!

Глава 36

Ready!..

Steady!..

Go!

Стартовали мы всё от той же стоп-линии. Двадцать одна машина: три Космических Дьявола, остальные — парни из других команд, вышедшие в финал.

Стартовали тройками. Товарищ инструктор мне вчера растолковал, что гонщики распределены в порядке убывания, по времени, привезённому в полуфинале. Впереди шли самые слабые, дальше, по нарастающей — всё более сильные. Я оказался примерно в середине, четвёртая тройка.

По фиг, конечно, мне от этой гонки не победа нужна. Но самолюбие приятно защекотало — парни катают кто год, а кто и всю жизнь, а я всего два дня, как на трассу встал — если не считать виртуал, конечно. А его наверняка можно не считать, в другом мире же было! Значит, всё правильно — два дня. Приятно, блин.

Взлетать полагалось не сразу. Только метров через триста после стартовой линии, когда машины наберут разгон. Я, как водится, в своей тройке плюхал последним — на старте более лёгкие машины меня традиционно делали. Двое соперников взлетели почти одновременно, за ними оторвался от земли я.

Трасса представляла собой… Блин, да ничего она собой не представляла! Границ вообще не видно. Нигде.

Бескрайнее небо, бесконечная синь — лети да лети себе. Тарелки соперников — где-то высоко. Одна красная, другая оранжевая — легкомысленные штрихи, кажущиеся украшением пейзажа…

Бум!

Это оказалось, что края у трассы всё же есть. Силовое поле, или как уж там эта дрянь называется. Моё правое крыло заискрило, а на забрале шлема вспыхнула надпись:

«Попытка покинуть трассу. Минус 12 очков».

— Вот гады! — возмутился я.

Запоздало сообразив, что к упорото-зелёной картинке, которую с началом гонки мне начали навязчиво транслировать на забрало шлема, всё же придётся присматриваться.

А в следующую секунду похолодел. Мой гениальный план не предусматривал тот факт, что на трассе я окажусь таким же запертым, как до этого в камере.

Я-то рассуждал просто: воздух = свобода.

Подняться, поизображать гонщика, с целью усыпить внимание Амадея и прочих, а на вираже, находящемся над выходом с полигона, резко пойти вниз. Быстренько, пока никто не разобрался, что происходит, умыкнуть Диану и свалить с ней в закат. Гонки к тому времени как раз выйдут на этап «самый смак», и пока те, кому надо, сообразят, что случилось и организуют погоню, я буду уже далеко. Гонки — не чайник, всё-таки, чтобы взять и выключить одной кнопкой.

План казался отличным. До недавнего времени — пока я не понял, что с трассы мне не сойти не только там, где задумал, но и вообще нигде. Потому что у людей этого мира с воображением, видать, всё так же хорошо, как у создателя Амадеюшки. Наблюдать на экране картинку им неинтересно. Им надо, чтобы живые гонщики вмазывались в стенки «рукава», искрились и переворачивались. В идеале, вероятно — горели синим пламенем.

Твою ж мать, что делать-то?! Куда мне отсюда деваться?!

Я на всякий случай попробовал ещё раз протаранить невидимую стенку. Заискрился уже всем правым боком. Фиона завизжала:

— Костя! Что ты делаешь?!

И нога задёргалась — очухавшийся Амадей попытался