Так что же? Я уже давно не сомневался в том, что поступаю правильно – слишком много подтверждений своей правоты я встретил на этом долгом пути. Единственное, что меня беспокоило и немного печалило – то, что после завершения плана я не смогу приобщиться к тому, что воплощу в жизнь. Я, как своеобразная вариация Прометея, отдавал людям зажигалку и оказывался перед необходимостью бросить курить. Ну, можно считать, что это было своеобразной платой за осуществление мечты. Да и не стоит унывать заранее, быть может, среди всех снов я найду тот, за которым мне будет наблюдать не менее интересно, чем быть его участником. Выбор у меня будет максимально широкий.

Я так увлекся фантазиями о том, насколько интересными и необычными могут быть ожидающие меня истории, что не заметил, как в комнату вошли те, кого я ждал. Человек в плаще и маске, за которой, насколько я помнил, под левым глазом у него набита римская пятерка поверх спирали. Вместе с ним – тип с наружностью и повадками агента спецслужб под прикрытием, что значило одновременно максимальную заурядность и непримечательность вместе с очень внимательным взглядом и обманчиво расслабленными движениями и позой. Агент заговорил первым.

– Я буду сотрудничать с твоими друзьями, со стороны их конкурентов. Мы все обговорили, я доставлю тебя в нужное место и дам сделать все, что потребуется. Меня ждут в наблюдательном пункте через час. Готов?

Я коротко кивнул и встал с кресла. Что ж, вот и начался последний этап плана. Места и времени для сомнений больше нет, осталось лишь дать произойти тому, что должно.

Начать стоило бы с того, что будет в конце. А в конце главный герой будет мертв – окончательно, обыденно и без права на обжалование. Не сомневаюсь, что таким странным приемом уже кто-то пользовался, но я ведь не оригинальничать собрался, а рассказать историю; и история эта вовсе не принадлежит какому-то одному человеку, чтобы интригу его судьбы ставить выше необходимого порядка повествования. Если я говорю о том, что случится в конце, значит, значение имеют не сами события, а их интерпретация с полученной форой, ведь некоторые вещи проще воспринимаются в перспективе. Поэтому я еще раз вернусь к тому, с чего начал: в конце главный герой будет мертв. Разумеется, речь идет не о конце жизни, ведь в чем смысл подчеркивать смертность смертного? Речь о конце этой повести. Сколь коротка повесть, столь же коротка и жизнь ее обитателя, уже неторопливо шагающего навстречу своей смерти, наивно полагая, что он направляется всего лишь на вокзал.

Нестройные ряды букв сыпались вместе со снегом вниз, на бледно-желтую тротуарную плитку Вокзальной улицы. Вокзальная улица бесхитростно вела к вокзалу и заканчивалась маленькой полукруглой площадью, что упиралась в двухэтажное здание с залом ожидания и кассами. Это была столь же непосредственная в своем названии Вокзальная площадь – одна из самых скромных в своем роде, настолько скромных, что даже площадки перед иными шаурменными будут побольше. В отличие от Вокзальной улицы – длинной, идущей в гору, дающей время подумать и передумать – Вокзальная площадь просто ставила человека перед фактом. Вот ты, вот поезд, и выбор у тебя невелик. Сейчас, несмотря на праздничный день и вечернее время, площадь была почти безлюдна.

Нестройные ряды букв сыпались не просто так, они постепенно превращались в человека, идущего по уже немного знакомой нам улице. Если я забыл упомянуть, что в этот вечер было снежно – сейчас самое время, потому что каждый раз, когда ветер ударял снегом в чернильного человека, тот становился чуть цветнее, словно в снегу были спрятаны микроскопические шарики с краской, причем каждый из них попадал туда, куда нужно, иначе человек бы выглядел куда забавнее. Но шарики лопались именно там, где должны были лопаться, и он оставался неприметным, даже обретая цвет.

Человек что-то записывал на ходу в телефон, ни на секунду не отрывая взгляд от текста, который начал писать однажды, в июле, в дождь, не подозревая, что точку поставит в совсем другом году, в другом городе, в снег, в другом телефоне. И – что совсем невероятно – это сделает уже не он. Но пока человек не знал ни о собственной скорой кончине, ни о судьбе своего текста. Он просто шел, печатал и очень тихо шептал слова на странном языке, похожие на шумерские заклинания.

Вдруг он остановился и поднял взгляд на одно из окон последнего дома по улице Вокзальной. Окно было на третьем этаже, под самой бойницей чердака. В окне горел тусклый свет, и видны были очертания комнаты. А еще – за окном стоял я и внимательно смотрел в ответ, на этого немного странного человека, про которого я еще толком ничего и не сказал, кроме как объявил о его неминуемой смерти. Терпеть не могу, когда на меня кто-то настойчиво пялится, особенно с такой безмолвной претензией, что читалась у него на лице – хотя я, честно говоря, еще не решил, что должно читаться у него на лице. Наверное, он что-то заподозрил. Наверное, у меня была гримаса убийцы, хотя тут дело не в моих намерениях относительно придуманных людей, а в том, что мне с некоторых пор приходится носить куцую бородку, чтобы только меня не называли маньяком. Ну что поделаешь – такое уж лицо.

С трудом отвернувшись от окна, я вернулся в кресло, положил на колени ноутбук и отхлебнул из зеленоватой бутыли. В комнате чего-то не хватало. Я потушил свет, напечатал пару строк в ноутбуке, на окне появилась сверкающая разноцветными огоньками гирлянда и негромко заиграла музыка. Кажется, это был третий акт песни “Ritual” группы Nemrud. Мне нравились первые секунд пятнадцать, когда в мелодии было что-то то ли космическое, то ли магическое. Самая подходящая музыка для того, чтобы сказать: этот рассказ написан не совсем в жанре реализма. Я сидел, смотрел на огоньки и думал об уместности отсылок. Когда я снова подошел к окну, чернильный человек все еще стоял внизу. Я распахнул створки и спросил, что ему нужно. Тот ничего не ответил, но сделал знак спускаться. Я еле слышно чертыхнулся, надел пальто и шапку, засунул ноутбук в сумку и закинул ее на плечо. Еще раз оглянув комнату, я решил взять с собой зеленую бутыль и выкидной нож. Закрывая вхоную дверь снаружи, я остановил время внутри этой маленькой квартиры на пятом этаже дома по улице Вокзальной. Уже спускаясь по лестнице, я подумал, что теперь чернильному человеку нужно более приличное имя. Мне показалось, что имя Питер ему вполне подойдет.