Больше Доминик не задерживается, шагает в сторону собственного кабинета.

— Еще одного гостя? — интересуюсь я на ходу.

— Очень важного свидетеля.

— Свидетеля чего?

Он останавливается возле дверей и поворачивается ко мне.

— Шарлин, ты мне доверяешь?

— Конечно.

— Тогда просто смотри и слушай.

Что мне еще остается, если я и так напросилась? Но сейчас знаю, что что бы тут ни происходило, ни за что бы это не пропустила!

Хантер стоит возле окна, но поворачивается к нам, когда мы входим в кабинет.

— Я понимаю, что счастливое воссоединение и все такое, но мог назначить нашу встречу на вторую половину дня, — говорит он, хмурясь.

— Поверь мне, твое ожидание окупится сполна.

— Уже даже не надеюсь на это.

— Привет, Хантер, — пытаюсь разрядить обстановку между мужчинами, и черты лица историка действительно смягчаются.

— Привет, Чарли. Рад, что с тобой все в порядке.

— В этом есть и твоя заслуга. Я тоже рада, что ты цел.

Хантер улыбается уголком губ и переводит взгляд на Доминика:

— Ты сказал, что поможешь разобраться в моем деле.

— Помогу. Но сначала скажи, почему ты решил, что твоим отцом был мой дед?

— Моя приемная мать множество раз называла его имя. Слышала его от матери, когда она еще была жива. Когда я вырос, я раскопал, что она была горничной в его доме, из которого ее вышвырнули беременной.

Он сжимает кулаки, и я осознаю, что до спокойствия Хантеру далеко. Что это рана в его груди, которая не заживет даже после мести.

— Затем ты прогнал мою приемную мать, когда она обратилась к тебе за помощью.

— Все было не так. Я предложил ей сделать ДНК-тест, но она сбежала. Возможно, потому что знала правду.

— Или испугалась, что все равно ничего не получит.

— В любом случае, когда я стал искать информацию об имани и Шарлин, — Доминик бросает взгляд на меня, — то заинтересовался и тем, что на самом деле произошло с твоей матерью. И как оказалось, они связаны друг с другом не только своей необычайной силой.

Не знаю, как себя чувствует Хантер, но у меня от этих слов пробежал холодок по коже. Даже пожалела, что оставила пальто в приемной.

— Можно я присяду?

— Конечно, — говорят в унисон мужчины, и смотрят на друг друга так, будто готовы снова подраться. Вот же… волки!

— Какая еще между ними связь? — нетерпеливо спрашивает Хантер, когда я опускаюсь на диван.

А вот Доминик раскрывать карты не спешит, будто ждет чего-то или кого-то.

Свидетеля! Только свидетеля чего?

— Твоя приемная мать не работала, так? — интересуется мой волк. — Занималась тобой и домом, и вы жили хорошо. Далековато до роскоши, но она ни в чем тебе не отказывала. Оплачивала лучшую школу, не муниципальную, частную. Различные кружки. Когда произошла твоя первая трансформация, купила дом в лесу, а после оплатила тебе первые годы учебы на экономическом. Никогда не спрашивал, откуда у нее деньги?

— Она говорила, что это наследство от отца. Ее отца, — поправляется он. — Но после ее смерти я выяснил, что это была ложь. Ее отец был столяром на заводе. Он просто не мог оставить ей тринадцать миллионов крайтов. Оставшуюся часть которых она завещала мне. Они были моими. Точнее, деньгами моей настоящей матери, которые, как я выяснил, она получила, когда узнала о своей беременности. Которыми от нее откупился твой дед. Именно он перевел эту сумму на ее счет.

— Это действительно так, — подтверждает Доминик. — Именно Анхель перевел деньги на счет твоей матери, но уже тогда он был известен в определенных кругах как вервольф, способный решить любую проблему. Он не был твоим отцом, но помог твоему отцу откупиться от имани.

— Доказательства?

— Как насчет клятвы бывшего альфы? — интересуется светловолосый незнакомец, вошедший в кабинет.

Если бы я не знала, что отец Доминика погиб, решила бы, что это он. Потому что схожесть налицо: и черты, и комплекция, и даже хищный взгляд с прищуром. Но отец Доминика не был альфой.

Пока я мысленно разгадываю тайну незнакомца, он замечает меня, направляется к дивану, на котором я сижу. Я уже привыкла к тому, что вервольфы не лапают чужих женщин, поэтому не успеваю отнять ладонь, которую он галантно подносит к губам.

— Мэтью Экрот, — представляется он. — Рад познакомиться с женщиной моего племянника.

Дядя! Это его дядя.

— Смотрю, ты совсем одичал, дядя, — Доминик не рычит, но холода в его голосе столько, что хочется пересесть поближе к батарее.

— Наоборот, — усмехается Мэтью, но мою руку отпускает, — жизнь среди людей во многом проще. Меньше ограничений, больше свободы.

— Не знал, что ты когда-либо в чем-то себя ограничивал.

— Что правда, то правда.

— Жаль прерывать ваше милое воссоединение семьи, — вмешивается Хантер, — но мы здесь собрались, чтобы все выяснить о моей.

Он прищуривается, будто готов сбить с ног Мэтью одним взглядом:

— Если, конечно, не ты мой отец.

— Нет, — поднимает ладони вверх вервольф. — Хотя признаться честно, твоя мама была горячей штучкой, и я был бы не прочь сделать ее своей постоянной любовницей.

Судя по выражению лица Хантера, лично он не прочь разбить Мэтью нос или свернуть челюсть.

— Тогда кто?

В отличии от него и Доминика, дядя опускается в кресло.

— В то время я не помню вервольфа, который бы не пытался ухаживать за Ниной. Но она всем отказывала, выбирая работу в доме моего отца. Хотя могла купаться в роскоши и богатстве. Я тоже не был исключением, наверное, ни за одной женщиной так не ухаживал, как за ней, но всякий раз он ускользала. И так до тех пор, пока не познакомилась с Прайером.

— Августом Прайером? — вырывается у меня.

— Нет, — усмехается Мэтью, — Августа тогда даже в проекте не было. С его отцом — Кираном Прайером. Он чем-то покорил ее практически с первого взгляда. Между ними завязался абсолютно типичный роман, который начался внезапно и так же внезапно закончился, когда она забеременела.

— Моя приемная мать сказала, что отец вышвырнул маму, потому что посчитал, что она ему изменила.

— Ты сам вервольф и знаешь, что это чушь, — отрезает Мэтью. — Мы чувствуем своих женщин, чувствуем запах чужого мужчины. Но для всех все было именно так. Ведь у вервольфов и людей не может быть детей.

Я поморщилась.

Потому что почерк был узнаваем. Именно в этом меня пытались убедить старейшины, в том, что мы с Домиником не можем быть вместе.