Один из друзей-юристов телеграфировал мне, что я должен подать прошение о переносе суда в другое место из-за чумы в Веравале. Когда я принес такое прошение, сагиб спросил:

— Вы боитесь?

Я ответил:

— Вопрос не в том, боюсь ли я. Думаю, о себе я всегда сумею позаботиться, но что делать моим клиентам?

— Чума обосновалась в Индии надолго, — заявил сагиб. — С какой стати бояться ее? А климат в Веравале просто замечательный! — Сам сагиб расположился далеко от городка в роскошном шатре на берегу моря. — Уверен, что любой сможет научиться жить под открытым небом.

Спорить не было никакого смысла. Сагиб отдал распоряжение своему ширастедару:

— Запишите слова мистера Ганди и дайте мне знать, если условия действительно неудовлетворительны для вакилов и их клиентов.

Сагиб, разумеется, искренне верил, что сделал все правильно. Но разве мог этот человек понимать трудности несчастной Индии? Разве мог он знать нужды, обычаи, традиции и взгляды ее людей? Как мог он, всегда подсчитывающий золотые соверены, начать разбираться в горстке жалких медяков? Слон никогда не научится думать так, как думает муравей, несмотря на все старания; англичанин никогда не научится думать как индиец и справедливо судить его.

Однако вернемся к моему повествованию. Несмотря на достигнутые успехи, я был готов остаться в Раджкоте, но однажды Кевалрам Даве пришел ко мне и сказал:

— Ганди, нам бы не хотелось, чтобы вы сидели здесь без дела. Вам нужно переехать в Бомбей.

— Да, но кто будет давать мне там работу? — спросил я. — Вы найдете ее для меня?

— Найду, — ответил он. — Иногда мы будем приглашать вас сюда в качестве знаменитого адвоката из Бомбея, а черновики документов станем присылать вам туда. Именно мы, вакилы, можем или помогать адвокату, или вставлять ему палки в колеса. В Джамнагаре и Веравале вы показали на что способны, и я совершенно спокоен за вас. Вам суждено стать общественным деятелем, и мы не позволим такому человеку сгинуть в Катхияваре. Просто скажите мне, когда соберетесь в Бомбей.

— Я все еще ожидаю денежного перевода из Наталя. Поеду сразу же, как только получу его, — пояснил я.

Деньги поступили примерно через две недели, я поехал в Бомбей и снял комнаты в конторе Пэйна, Гилберта и Саяни. Мне показалось, что я наконец обосновался в Бомбее.

Хотя я снял рабочее помещение в Форте и дом в Гиргауме, Бог не позволил мне устроиться на новом месте. Едва я успел въехать в дом, как выяснилось, что мой второй сын Манилал, который за несколько лет до того перенес тяжелую оспу, болен тифом, сопровождающимся пневмонией и ночным бредом.

Мы вызвали врача. Тот сказал, что лекарства не помогут, но яйца и куриный бульон определенно принесут пользу.

Манилалу тогда было всего десять лет, поэтому принимать в расчет его желания не приходилось. Являясь его наставником, решать должен был только я сам. Лечащий доктор был парсом, я объяснил ему, что мы вегетарианцы, а потому я не могу давать сыну рекомендованные им продукты. Не может ли он предложить что-то еще?

— Жизнь вашего сына в опасности, — сказал доктор. — Было бы неплохо давать ему разбавленное водой молоко, но оно недостаточно питательно. Как вы знаете, я посещаю семьи многих индусов, и у них нет возражений против всего, что я прописываю. Думаю, вам не стоит быть столь непреклонным, ведь речь идет о ребенке.

— То, что вы говорите, совершенно справедливо, — отозвался я. — Как медик вы не можете поступать иначе, но и на мне лежит огромная ответственность. Если бы сын уже был взрослым, я бы обязательно узнал его мнение и прислушался к нему, но в данном случае думать и решать за него приходится мне. С моей точки зрения, именно при подобных обстоятельствах вера человека подвергается подлинному испытанию. Прав я или нет, но таковы мои религиозные убеждения. Человек не должен употреблять в пищу мяса, яиц и тому подобного. Тем, кому приходится бороться за жизнь, также необходимо ограничивать себя, ибо даже ради сохранения жизни мы не должны отступать от своего. Религия, как я ее понимаю, не позволяет мне и моим близким есть мясо или яйца в сложившейся сейчас ситуации, а потому мне придется пойти на риск, о котором вы меня предупреждаете. Прошу вас об одном: поскольку я не могу прибегнуть к методу лечения, предложенному вами, я хотел бы применить гидропатию. Я знаю, как сделать это, однако не сумею правильно измерять пульс мальчика, обследовать его грудь, слушать легкие и так далее. Если вы будете настолько добры, что станете время от времени навещать его, осматривать и сообщать мне сведения о его состоянии, я буду вам чрезвычайно признателен.

Доктор понял, в каком затруднительном положении я оказался, и согласился выполнить мою просьбу. Хотя Манилал и не мог выбирать сам, я передал ему суть нашей беседы с врачом и попросил высказать свое мнение.

— Да, пусть будет гидропатия, — сказал он. — Я не стану есть яиц и пить куриный бульон.

Его ответ обрадовал меня, хотя я прекрасно понимал, что, если бы я позволил ему есть пищу, рекомендованную доктором, он, вероятно, с большой охотой делал бы это.

Я знал о лечении водой по методу Куне и решил рискнуть. Я также знал, что и пост может принести определенную пользу. Манилал принимал ванну сидя и находился в ней около трех минут. В течение трех дней он пил только разбавленный водой апельсиновый сок.

Однако высокая температура по-прежнему держалась и доходила до 104 градусов. По ночам сын продолжал бредить. Я начал всерьез опасаться за него. Что скажут обо мне люди? Что будет думать обо мне мой старший брат? Не вызвать ли другого доктора? Почему бы не прибегнуть к услугам аюрведического медика? Какое право имеют родители ставить опыты на собственных детях?

Подобные мысли постоянно преследовали меня, но затем их сменял поток размышлений противоположного характера. Бог, несомненно, возрадуется, увидев, что я лечу сына точно так же, как лечился бы сам. Я твердо верил в гидропатию и несколько меньше в аллопатию. Доктора ведь тоже не гарантировали выздоровления. В лучшем случае они могли только экспериментировать. Ниточка жизни находилась в руках Бога, так почему бы не довериться Ему и во имя Его не продолжать то, что я считал правильным лечением?

Я сходил с ума от противоречивости собственных мыслей. Однажды вечером я лежал рядом с Манилалом в его постели и решил облегчить его страдания с помощью влажной простыни. Я встал, намочил простыню, выжал и завернул в нее Манилала, оставив открытой только голову, а потом укрыл его двумя одеялами. На лоб положил влажное полотенце. Все его тело было горячим, как нагретый утюг, но очень сухим. Он совершенно не потел.

Меня измучила усталость. Я оставил Манилала на попечении его матери, а сам вышел прогуляться до Чаупати, чтобы немного взбодриться.

Было примерно десять часов. Мне навстречу попадались редкие прохожие. Погруженный в свои размышления, я едва ли вообще замечал их. «Моя честь в Твоих руках, о Бог мой, в этот час испытаний», — мысленно твердил я и непрестанно повторял имя Рамы. Достаточно скоро я вернулся домой, ощущая сильное биение сердца в своей груди.