корчились и вопили. Я могла лишить их разума и превратить в послушных рабов вроде тех, кто находился в другой комнате. Тех, кто передал им Лю, чтобы из нее сделали жертву жестокого ритуала.

Но вместо этого я повернулась к стене с заслонкой. Она была каменная, поэтому мое римское заклинание не сработало бы. Впрочем, мы находились внутри анклава, и эта стена, едва держащаяся на месте, представляла собой вымысел, ширму для тех, кто прятался за ней, с той стороны и с другой, укрываясь друг от друга и от творимого ужаса.

– A la mort, – сказала я – и стена перестала существовать.

Мать Лю протестующе вскрикнула. За стеной оказалось огромное помещение, размером почти с конференц-зал; оно было полно магов, сидящих маленькими организованными группами. Несколько человек ждали своей очереди к штамповальному артефакту, который делал кирпичи – очевидно, их создавал не один волшебник, а восемь-десять.

Члены совета перестали распевать заклинания, как будто мой нелепый поступок их изумил; волшебники по ту сторону замерли в замешательстве. Они все были аккуратно рассажены по скамьям амфитеатра. Идеальный расклад для того, чтобы сделать что угодно и с кем угодно.

Я сжала кулаки и применила маленькое дурацкое заклинание-принуждение, которое сочинила в детстве и которым в конце концов перестала пользоваться, потому что каждый раз мама деликатно его распутывала, прежде чем я успевала чего-либо добиться от жертвы, а затем усаживала меня и проводила долгую беседу, объясняя, почему нельзя силой принуждать людей к повиновению. Подозреваю, всем этим кретинам недоставало именно такой беседы.

– Встань, если я поставлю, ляг, если положу, делай, как я скажу, и чего я хочу, то и получу, – проговорила я (настоящий шедевр, что и говорить) – и направила заклинание на них, вложив в него массу нью-йоркской маны, а затем добавила по-китайски: – Остановитесь и послушайте меня, если не хотите, чтобы я вас всех поубивала! – Я сказала это абсолютно искренне, а поскольку они тоже не хотели умирать, их личная заинтересованность усилила действие моего заклинания. Все замерли, и воцарилась полная тишина; даже обычное шуршание одежды и слабое покашливание на заднем плане затихли. Я сделала глубокий вдох и указала на цилиндрообразную яму. – Вы посадили в эту штуку живое существо – человека, который доверял вам и хотел помочь, – и медленно его убиваете. Вы все. Все. Чтобы выстроить себе анклав. Вот что вы кладете в его основу. Пытку, боль, предательство и… – Я замолчала. Я собиралась сказать «убийство», но внезапно поняла, с мучительной и тошнотворной ясностью, что именно убийство на повестке дня не стояло. Ну разумеется. «Бессмертие, вечная жизнь, долголетие». – Чреворот, – выговорила я.

Это слово прозвучало тихо и слабо, но в тишине отдалось так, словно я бросила камень в глубокий колодец.

– Вы творите чреворота.

И все стало ясно. Крошечные прорези в нижней части цилиндра, чтобы вытекала жидкость. Решетка, к которой привязали четырех человек, скрученных, беспомощных, чтобы они не могли защититься от голодного новорожденного чудовища. А потом оно провалится сквозь решетку и будет переваривать первую трапезу. Очень ловко. Никто ведь не хочет, в конце концов, чтобы чреворот развернулся и напал на членов совета. Труба наверняка выходит на поверхность где-то во внешнем мире, может быть, на пекинской улице; там чревороту предстояло тайком охотиться на городских магов-одиночек, бедолаг, которые льнули к анклаву в поисках работы.

Как только я поняла, что они делают, я поняла и причину. Чреворот забирал все. Он извлекал собранную ману, в том числе ту, что возникала в ходе отчаянных и безуспешных попыток отбиться, – и продолжал терзать жертву вечно. Он не просто получал тебя и твои муки – он брал авансом всю ману, которую производила твоя агония. А маги нуждались в приливе маны, чтобы выстроить анклав… потому что последний этап нужно преодолеть одним рывком, и сделать это должен человек.

Я заметила это еще давно, обнаружив в сутрах Золотого Камня фразу «единое дыхание, взывающее к пустоте». Круг волшебников ничего бы здесь не сделал – только один заклинатель, убеждающий пустоту в том, что конкретно этот кусок зафиксирован и прочен, пусть даже пустота представляет собой нечто прямо противоположное и стремится быть ничем и одновременно всем. В это убеждение следовало вложить массу маны.

Я не обратила особого внимания на то, что прочла, решив, что это не моя забота. Моей заботой было не ошибиться в двадцати шести различных заклинаниях, комбинируемых в процессе. Вот над чем я трудилась, вот что старалась выучить. Как только знания надежно улягутся в моей голове, просто дайте мне побольше маны и не мешайте – и я быстренько смастерю вам анклав.

Но разумеется, для любого другого волшебника в мире это стало бы огромной проблемой. Неудивительно, что сутры сгинули. Тот древний маг, который их написал – который странствовал по Индии, создавая первые на свете анклавы, – был, как и я, сущностью третьего уровня, ну или, во всяком случае, человеком, способным в одиночку нанести величественный последний штрих. Хотя он все записал для потомков, толку в этом не было: никто не смог бы воспользоваться его рецептом.

Впрочем, другие волшебники все равно страстно желали возводить анклавы. Пурохана доказал, что анклав построить можно, поэтому, усвоив общую идею, они принялись экспериментировать, и наконец какой-то умный и злобный сукин сын нашел решение, способ протащить достаточное количество маны через одного человека, направив всю энергию в одну конкретную точку. Увы, у процесса оказался неприятный побочный эффект, но что делать. Мерзкого чреворота можно прогнать, и пусть сам о себе заботится. И чревороты заботились о себе, пожирая чужих детей, а внутри аккуратных новеньких анклавов не было слышно их воплей.

По лицу у меня текли слезы. Никто не сказал ни слова, но целый амфитеатр лиц смотрел на меня с ужасом, негодованием и отвращением. Я слышала собственное рваное дыхание, хриплым эхом отдающееся от стен, смешиваясь с чужим дыханием. Так издалека слышно приближение чреворота, полного человеческих голосов.

Чреворот – самое страшное, что может случиться с магом. Это чудовище, при мысли о котором мы просыпаемся в ужасе. Наверняка каждый волшебник, сидящий в этом огромном амфитеатре, в свое время выбрался из Шоломанчи, пробежав мимо Терпения и Стойкости и чудом избежав бесконечного ада. Все они знали, что здесь вот-вот произойдет нечто очень скверное, что Лю умрет – но не сознавали, насколько скверное. Конечно, они себя убедили: это всего одна смерть, одна жертва ради общего блага. Может быть, бросали жребий – типа все по справедливости.

А восемь человек в другой комнате – которые не смели взглянуть мне в