– Только как? – спросила Анна.

Я оглядел стену «Жеребятни». У чёрного хода стоял один-единственный привратник – прислонился к стене и увлечённо ковырялся в носу. Если его убрать, мы сможем проникнуть внутрь, подняться по лестнице в номера, где трудятся пацанята, и вывести их, не привлекая постороннего внимания.

– Вот этого, у дверей, – сказал я Анне, – сможешь вынести?

Анна вскинула арбалет, примерилась, как полетит болт, жмурясь на летящий снег.

– Возможно, – сказала она. – Темно, а под таким углом ещё и хрен прицелишься. Ничего не обещаю.

Плохо. Если она промахнётся, привратник поднимет тревогу, и тогда всё пойдёт псу под хвост, это уж ясное дело. Я уже открыл было рот, но меня перебил Билли:

– Я могу, дядя Томас.

Я нахмурился:

– Его надо прикончить, Билли, понимаешь? Тихо, быстро, и чтобы не видел никто.

Парнишка кивнул:

– Я знаю. Он умрёт.

Мы переглянулись с Анной, но я знал: когда Билли говорит, что что-нибудь случится, так всегда и случается. Если он сказал, что сможет, то… придётся ему поверить.

– Ну так вперёд, – скомандовал я.

Билли прищурился и уставился на человека у дверей.

Стоял он от нас ярдах в тридцати, и, как сказала Анна Кровавая, угол зрения и правда такой, что хрен прицелишься, а тут ещё и темнота, и ветер, и снег. Я бы, конечно, не смог уложить его из арбалета, так что, если даже Анна засомневалась, это был и впрямь трудный выстрел.

У Билли не было арбалета. Он в нём не нуждался. Билли вдруг крепко сжал кулаки и издал резкое шипение, словно выпустил из лёгких зараз весь воздух. Привратник завалился вперёд, одной рукой отчаянно хватаясь за горло, а потом рухнул ничком на обледенелую мостовую. Разок он ещё брыкнулся, а потом замер. Я ждал, что он встанет, но привратник так и остался лежать. Его спину постепенно заносило снегом в свете единственного фонаря над дверью.

– Что ты сделал, Билли? – прошептал я.

– Сдавил ему лёгкие и отнял дыхание, – ответил Байстрюк. – Всё сразу. Больше оно ему не нужно, дядя Томас. Он умер.

– Да уж, – сказал я. – Вижу, что умер.

В темноте мы проскользнули ко входу в «Жеребятню». Снег повалил сильнее и уже почти полностью накрыл мёртвое тело. Я ослабил засов, приоткрыл дверь на дюйм и приник глазом к щёлке. Никого не видать, только голый деревянный пол и начало лестницы, ведущей наверх.

Для широкой общественности «Жеребятня» числилась харчевней, и лишь немногие знали, что происходит на втором этаже. Наверх можно было попасть только с чёрного хода, и, когда в порту не стояли корабли и не требовалось развлекать моряков, вот как сейчас, проход назад закрывался ширмой. Из общей комнаты доносились смех и звуки пирушки, а в заднем крыле стояла тишина. Именно на это я и рассчитывал.

Я вынул из ножен Укоризну и толкнул дверь. За мной последовала Анна Кровавая с арбалетом через плечо и с кинжалами в руках, за ней – Билли. Борис пошёл замыкающим и бесшумно прикрыл за нами дверь. Для человека своих габаритов он мог двигаться очень тихо, когда надо, так что вряд ли нас кто-то услышал.

Я поднялся по лестнице, ступая мягко, насколько можно, пытаясь прикинуть, сколько уже прошло времени с тех пор, как мы выдвинулись из «Рук кожевника». Йохан, верно, шёл медленнее, чем мы. Под снегом тропинка вдоль реки особенно коварна, и шли они, надо полагать, очень осторожно, к тому же, уверен, хоть раз им всё же оказали сопротивление. Где-то десять минут есть у нас в запасе, пока они не дойдут до переулка у дома Старого Курта. Там им, несомненно, опять придётся драться – ту дорогу всегда стерегут. Потом они выйдут на Доковую дорогу, всего лишь в ста ярдах к северу от «Жеребятни». К этому времени надо будет уже поджечь бордель. Эту часть моего замысла я никому не излагал, как уже было сказано. Вообще-то лучше было её раскрыть, понимал я теперь, но я так и не решился заговорить о ней перед всем отрядом. И всё-таки я знал – Йохан сообразит, что делать. Как только он увидит, что «Жеребятня» горит, то поймёт, кто её поджёг и за что. Тогда он обратится в бегство, а с ним и вся бригада.

Мы скользнули в проход, который начинался у лестницы, и у первой же двери я помедлил. Приоткрыл – и внутри увидал парнишку. Мальчик лет двенадцати, не больше, сидел на постели в обтягивающих панталончиках из красного бархата, а кроме них, на нём ничего и не было. Он поднял глаза и соблазнительно улыбнулся, но улыбка эта исходила явно не от чистого сердца. Я приложил палец к губам.

– Я не посетитель, – шепнул я. – Беги, парень, я тебя выпускаю на волю. Одеться-то есть во что?

Парнишка вылупил глаза, и на миг мне подумалось, что вот сейчас он испугается и поднимет крик. Как раз в этот момент в комнату просунулся Билли и улыбнулся своему ровеснику. Подмигнул, ободряюще махнул рукой – паренёк тут же спрыгнул с кровати и уже натягивал пару старых башмаков. Из сундучка за кроватью выудил штопаный-перештопанный плащ, набросил на свои голые тощие плечи – и всё, теперь он готов к побегу. Я пропустил его наружу, где ждала Анна Кровавая – улыбалась она настолько приветливо, насколько позволял её шрам. Она бесцеремонно сгребла мальчишку в объятия и передала Борису, а тот спустил его с лестницы и вытолкал за дверь.

Борис остался с парнишкой на улице, а я продолжил обход.

Всего мы выпустили шестерых, посылая их к Борису по одному; наконец я добрался до последней двери – мальчик за ней был за работой. Бедняге было лет семь, от силы восемь. Он лежал лицом вниз на постели и тихонько всхлипывал, а сверху на нём покряхтывал голый мужик. В голове молнией пронеслись воспоминания, и у меня вывернуло желудок. Мужик вскинул голову на звук, побагровел и покрылся потом от ярости к непрошеным гостям. Точь-в-точь мой отец! Я взмахнул Укоризной и одним ударом снёс этой скотине башку. Кровью забрызгало стены и потолок, а сила моего удара оказалась столь велика, что тело скатилось с постели и с тяжким грохотом обрушилось на пол. Хреново!

Тыльной стороной левого запястья я отёр подбородок от рвоты и протянул руку хнычущему мальчонке.

– Давай, парень, не тупи!

Парнишка только разрыдался ещё сильнее и таращился на меня широкими от ужаса глазёнками. Он был гол и вымазан кровью, я понял, что бежать он не сможет. Тогда я сорвал с себя плащ, укутал мальчонку и забросил себе на плечо.

– Всё в порядке, – сказал я. – Только молчи, ясно?

Пацанёнок закивал и повис на мне, всё ещё хлюпая носом. Я ринулся в коридор, отпихнул Анну и Билли и побежал к лестнице.

– Сожги этот гадюшник! – рявкнул я, поравнявшись с Билли, и почувствовал, что у меня у самого глаза на мокром месте. – Сожги его к чёртовой бабушке!

Похоже, у Билли Байстрюка сложилось своё собственное мнение о том, что творится в «Жеребятне». Здание поглотил пожар, и был он воистину чудовищным. Бориса я послал назад в Вонище вместе с ребятами-«жеребятами», которых мы вызволили, и он увёл их цепочку переулками. Самого младшего, так и завёрнутого в мой плащ, Борис нёс на руках.