Доктор Седлачек по возвращении в Будапешт сможет доложить Сему Шпрингману, что Амон наконец прекратил развлекаться случайными убийствами. И мягкий, сдержанный Сем, в списке забот и бед которого были лагеря от Дахау и Дранси – на западе до Собибора и Бельзеца – на востоке, начнет надеяться, что ящик Пандоры в Плачуве удалось хоть на время прикрыть.

Но надежда эта быстро испарилась. Передышка длилась недолго – те, кому удалось пережить эти дни в Плачуве, даже не заметили ее. Для них массовые казни никогда не прекращались. Если Амон в то или другое утро никого не убивал, это отнюдь не означало, что он никого не убьет следующим утром. Требовалось нечто гораздо большее, чтобы вселить в сердца недоверчивых узников веру в кардинальное изменение характера коменданта. Хотя он какое-то время не охотился на человеческую дичь, но нет-нет да и выходил на балкон в австрийской шляпе с пером, которую надевал, высматривая в бинокль очередного несчастного.

Доктор Седлачек возвращался в Будапешт не только с радостно обнадеживающими вестями о перемене в характере Амона, но и с гораздо более важными данными о лагере в Плачуве.

Как-то днем охранник с «Эмалии» явился в Плачув, чтобы доставить в Заблоче Штерна. Едва только тот появился у ворот, его сразу же препроводили наверх, в новые апартаменты герра директора. Здесь Шиндлер представил его двоим мужчинам в отлично сшитых костюмах. Одним из них был Седлачек, а другим – еврей, имеющий при себе швейцарский паспорт, он представился Бабаром.

– Мой дорогой друг, – сказал Оскар Штерну. – Я бы хотел, чтобы вы сделали для нас полный отчет о ситуации в Плачуве, сколько успеете написать за день.

Штерн никогда раньше не видел Седлачека и Бабара и решил, что Оскар ведет себя исключительно неосторожно. Склонившись под тяжестью руки, лежащей на плече, он пробормотал, что, прежде чем взяться за подобную задачу, он хотел бы в частном порядке переговорить с герром директором.

Оскар уже привык к тому, что Ицхак Штерн просто не в состоянии дать конкретный ответ или ответить на просьбу, пока не прибегнет к нескольким сентенциям из Талмуда, что было для него очистительным обрядом. Они удалились в соседнее помещение, где герр директор сразу же перешел к делу:

– У нас мало времени, говорите скорее.

– Скажите, пожалуйста, герр Шиндлер, вам не кажется, что это исключительно рискованно?

Оскар взорвался. Прежде чем он взял себя в руки, незнакомцам в другой комнате был слышен его громкий голос:

– Неужели вы считаете, что я стал бы просить вас, будь тут хоть какой-то риск?

Успокоившись, он продолжил:

– Риск всегда существует, и вы знаете об этом лучше меня. Но не со стороны этих двоих. На них можно положиться.

Штерн провел за отчетом весь день. Он был ученым и привык к сухой, точной прозе. Спасательная организация в Будапеште, сионисты в Стамбуле получат от Штерна отчет, на который можно всецело положиться. Если распространить данные Штерна на тысячу семьсот больших и малых лагерей по всей Польше, то предстанет картина, которая потрясет весь мир!

Но Седлачек и Шиндлер хотели от Штерна гораздо большего.

На следующее утро после кутежа Оскар, благословляя свою героическую печень, снова прибыл в Плачув, еще до того, как администрация лагеря начала работу. Он привез с собой письменное разрешение на посещение некими «братьями-промышленниками» столь образцового предприятия, каковым является Плачув. Этим же утром Оскар пригласил гостей в серое мрачное административное здание и потребовал, чтоб в экскурсии по лагерю их сопровождал Haftling (заключенный) Ицхак Штерн. У «промышленника» Седлачека имелось нечто вроде миниатюрной камеры, он носил ее открыто, держа в руках: если его остановит какой-нибудь эсэсовец, Седлачек будет только рад поболтать с ним, похвастаться игрушкой, которую приобрел во время недавней деловой поездки в Брюссель или в Стокгольм.

Когда Шиндлер и венгерские гости вышли из административного корпуса, Оскар тронул за плечо худого, сдержанного Штерна. Его друзья будут рады ознакомиться с цехами и жилым сектором, сказал Шиндлер. И если Штерн решит, что они обязаны на что-то обратить особое внимание, он должен просто остановиться и, нагнувшись, завязать шнурки на ботинках.

По «главной дороге Гета», вымощенной раздробленными надгробьями, они двинулись мимо казармы СС. Почти сразу у заключенного Штерна развязались шнурки. Спутник Седлачека щелкнул камерой, засняв группы заключенных, которые волочили нагруженные вагонетки из каменоломни, пока Штерн бормотал: «Прошу прощения, господа». Он так старательно приводил обувь в порядок, что приезжие смогли, опустив глаза, прочесть отрывки надгробных надписей. Они стояли на надгробиях Блюмы Гемейнеровой (1859–1927), Матильды Либескинд, умершей в 1912 году в возрасте девяноста лет, Хелены Вашберг, которая скончалась при рождении ребенка в 1911 году, Рози Гродер, тринадцати лет, которая ушла в мир иной в 1931-м, Софи Рознер и Адольфа Готлиба, скончавшихся в правление Франца-Иосифа… Двинувшись дальше, они прошли мимо Puffhaus’a — борделя для СС и украинцев, обслуживаемого польскими девушками, а затем вышли к каменоломне, где дробили известняковые глыбы. Шнурки на ботинках Штерна окончательно запутались, и ему потребовалось много времени, чтобы развязать узел. Люди уничтожали скальное вкрапление, работая клиньями и молотами. Никто из утомленных каменщиков не обратил внимания на двоих утренних посетителей. Охранял заключенных Иван, украинский шофер Амона Гета, а надсмотрщиком был длинноголовый Эрик, немец-уголовник. Эрик продемонстрировал свою способность убивать семьи, отправив на тот свет свою мать, отца и сестер. Его ждала петля или пожизненное заключение в одиночке, если бы СС не осознало, что есть худшие преступления, чем отцеубийство, – принадлежность к еврейской нации, и Эрику стоит дать в руки хлыст, чтобы избивать таких «преступников». Как упомянул Штерн в своем отчете, в Плачув был отправлен и краковский врач Эдвард Гольдблатт – стараниями врача-эсэсовца Бланке и его еврейского подопечного доктора Леона Гросса. Эрику нравилось встречать у входа в каменоломню людей культурных и интеллектуальных профессий, которые брались за работу неуклюже. Гольдблатта он стал избивать сразу, как только стало ясно, что тот не умеет управляться с кувалдой и клиньями. Каждый день Эрик, команда эсэсовцев и украинцев избивали Гольдблатта. Врачу приходилось работать с распухшим лицом, с заплывшим глазом. Никто не знал, какая именно ошибка доктора Гольдблатта позволит Эрику прикончить его. Однажды Гольдблатт после истязаний долго валялся без сознания, и Эрик позволил отнести его в Krankenstube (санчасть), но врач Леон Гросс отказался принять этого заключенного. Эрик и дежурные эсэсовцы продолжили избивать умирающего Гольдблатта на пороге больницы, в которой ему было отказано в приеме…

Нагнувшись, Штерн долго завязывал шнурки у каменоломни, ибо он, как и Оскар, и многие другие, верил в будущего судью, который может спросить: «Где еще – на свете – могло – случиться – такое?!»

Оскар также предоставил своим «коллегам» возможность бросить взгляд на лагерь с Чуйовой Гурки и от австрийского форта, откуда на окровавленных тачках по продавленной колее отвозили трупы – уже тысячи мертвецов были захоронены в братских могилах на опушке соснового леса. И когда с востока явились русские, им пришлось пройти через этот лес, полный жертв, прежде чем перед ними предстал полуживой умирающий Плачув.