— Всё, Елена Цезаревна, теперь я весь ваш. Правда, без живота, — отправив Макаревича продолжать биться за процветание Краснотурьиска, подошёл к Чуковской Пётр.

— Почему без живота? — наклонила голову в бок Люша.

— Он ни о чём кроме еды думать не может. Со вчерашнего вечера ничего не ел, — погладил живот под пальто Пётр.

— Давайте я вас покормлю. У дедушки ведь квартира есть в этом доме.

— А это удобно?

— Пойдёмте. Я вас не съем. К тому же, вы голодный, и волноваться нужно мне, — рассмеялась Чуковская.

— Поверю на слово.

Поднялись на четвёртый этаж. Громоздкая дверь, внутри сразу бросаются в глаза непомерной высоты потолки. Метра три с половиной. В коридоре — дореволюционный шкаф и вешалка, как в старых кино — стойка с ножками и кривыми отростками сверху. Пётр помог женщине снять пальто и повесил своё ужасное коричневое на один из отростков. Не рассчитал — сместил центр тяжести, сооружение начало заваливаться. Чертыхаясь, еле успел поймать рогатую конструкцию и водрузить на место. Перевесил пальто, и только потом почувствовал, что его разглядывают. Люша стояла в коридоре и, чуть наклонив голову к правому плечу, наблюдала за ним.

— Дедушка тоже всё время умудрялся уронить это чудовище, — Чуковская улыбнулась.

— И тоже матерился?

— Ещё как. Не разувайтесь. Пойдёмте на кухню, посмотрим, что есть съестного.

Они прошли по длинному коридору. Пётр по дороге заглянул в две комнаты. Одна была, скорее всего, гостиной — древнее коричневое пианино, секретер с откинутой полкой для письма. Кожаный чёрный диван с вертикальной спинкой. Стулья, явно составляющие комплект с диваном, с вертикальными спинками и узкими сиденьями. Страшно неудобно, наверное, сидеть на них. Журнальный столик и ещё один диван, вернее, канапе, с обивкой из гобелена с олешками. Книжный шкаф, забитый до отказа, да и сверху на нём книги. Ну, для СССР до войны — даже роскошно. А вот для XXI века — убогость.

Вторая комната была кабинетом. Стол под обязательным зелёным сукном, с резными тумбами — резчик вот только дилетант. Положенная по статусу настольная лампа со стеклянным зелёным абажуром. Весь стол завален книгами и газетами. Работают люди. Опять неудобные стулья с вертикальными спинками. Огромная люстра на медной цепи, свисающая с потолка, три рожка прикрыты хрустальными, поди, плафонами. Жесть. И одна стена полностью из книжных шкафов в трёхметровый потолок. Тысячи книг — и поставлены не для красоты. Видно, что их берут и не всегда ставят на место. Богема!

— Пётр Миронович, вы где застряли? Вот тут ванная, вам, наверное, умыться нужно. Берите зелёное полотенце, оно чистое, — дальше по коридору за поворотом была ванная, совмещённая с туалетом, и уже потом — кухня. В её дверях и стояла Люша.

— Да умыться не помешает. Пока песни оформил, сто раз взмок, — согласился Пётр и зашёл в ванную.

Там он скинул пиджак и рубаху, нагнувшись над ванной, вымылся и растёрся зелёным вафельным полотенцем. Затем сполоснул и лицо, а подумав, и голову под струю поставил. Полегчало, даже живот перестал скулить. Надел обратно рубашку из двадцать первого века — и, потянувшись к пиджаку, передумал его надевать. Ужасный, а вот за рубаху не стыдно. Вышел, держа его через руку.

— Красота какая, — сразу отреагировала Чуковская, едва он появился на кухне, — Ну-ка дайте я вас кругом рассмотрю. Где вы такое чудо нашли, Пётр Миронович?

Что и требовалось доказать.

— Сам нарисовал. А сшили в Краснотурьинске, в ателье.

— Вы ещё и модельер! Ну, этого следовало ожидать.

— Почему? — опешил Штелле.

— Гений — он гениален во всём, — Люша покрутила Петра, — Чудесно. Нужно запомнить. А вы можете заказать такую для деда?

— Нужны размеры, или старая рубаха, — кивнул Пётр.

— Рубаху я вам дам. А вот роскошного ужина, увы, не получится. Есть немного сыра, четыре яйца, несколько картофелин и манная крупа. Да, ещё есть по банке тушёнки и зелёных маринованных помидор, — женщина скорбно повесила голову, глядя в пустой холодильник «ЗИЛ».

— Можно, и я осмотрю это богатство? — заглянул в рычащее чудовище Пётр.

Нда. Сыр чуть тронут плесенью, хлеб тоже. А это можно есть? Зато лежала бутылка вина. «Хванчкара». Неплохо.

— Елена Цезаревна, — решился он, — Давайте разделим ужин на два.

— Как это? — сморщила свой большой еврейский нос.

— Я сейчас пожарю хлеб с яйцами, а вы в это время почистите картошку и поставите её вариться. Ну а дальше я сам, — Штелле вручил Чуковской миску с шестью большими картофелинами. Больше и не было.

— Вы специально приехали из этого чудесного города, чтобы сломать моё представление об этом мире, — рассмеялась Люша, демонстративно закатывая рукава ужасной коричневой вязаной кофты. Что ж за коричневая страна?

— Вы догадались, несносная! — воскликнул, изображая ужас, Пётр.

Он срезал корочки с хлеба и, порезав на небольшие кусочки, выложил на сковороду. В доме был газ, правда, баллонный. Растительное масло с тремя сантиметрами осадка в зелёной бутылке нашлось на подоконнике. Пётр специально его разболтал — пусть будет запах семечек. Слегка обжарил кусочки хлеба и залил яйцами. Пять минут, и всё готово. Люша, видно, съела за этот день не больше его. По крайней мере, она ни на секунду не отстала в этой разминке.

— Хорошо, но мало, — сообщила она, собирая последним кусочком хлеба остатки масла и яиц.

— Это мы просто червячка заморили, а сейчас будем готовить ужин.

Пока варилась картошка, Пётр порезал несколько зелёных помидор из банки, очистил пару луковиц. Потом долго искал консервный нож. Потом его искала Люша. Исчез. А был ведь. Ладно, обойдёмся простым ножом. Вскрыл банку, высыпал на сковороду тушёнку, добавил помидоры и лук. Пока искали да вскрывали банку, закипела картошка. Пётр потыкал в неё обретённым ножом. Почти готова. Слил воду, достал картофелины и разрезал их пополам. Выскреб середину и стал накладывать туда получившийся фарш. Готово. Теперь снова на сковороду и под крышку. Через пять минут засыпал всё это натёртым на тёрке сыром, освобождённым от заплесневелых корочек.

— Штопор есть? — Спросил он у Люши, с блаженной улыбкой созерцавшей всё это.

— Был, — и не стронулась с места.

— Ох уж эти тургеневские барышни. Елена Цезаревна, штопор есть?

— Ой, извините. Вот висит на гвоздике, — встрепенулась испуганной птичкой.

— Накрывайте стол — три тарелки, два бокала, — скомандовал Пётр, пока Чуковская снова не впала в ступор.

Люша убежала в комнату, а Штелле осмотрел остатки хлеба. Чуть чёрствый. Нанизал на вилки несколько кусков и подержал над шкворчавшей сковородой. Люша принесла тарелки. На две положил по шесть половинок фаршированного картофеля, на последнюю — подогретый хлеб.

— Ну вот, — оглядел натюрморт, — Укропа не хватает. Стоп!