У мистера Брэдшоу было столько разнообразных мелких причин, побудивших его пригласить гостей за город, что вряд ли Руфь смогла бы угадать даже половину из них. Во-первых, мисс Бенсон рассказала миссис Брэдшоу, исполнившись гордости за брата, что он хочет произнести проповедь о христианской точке зрения на политические права и обязанности. Миссис Брэдшоу, разумеется, передала это известие мужу, и тот решил вовсе не посещать церковь в это воскресенье. Мистера Брэдшоу очень беспокоила мысль, что по христианскому закону — Божественному мерилу истины и чистоты — подкуп не может ничем быть оправдан. Но в то же время он все-таки приходил к убеждению, что без «денежек» не обойтись, а раз так, то пусть лучше и он, и мистер Донн окажутся непросвещенными по этой части. Было бы довольно некстати в столь близкое к выборам время вспомнить, что подкуп, какими бы словами его ни называли, попросту говоря, грех. Кроме того, мистер Брэдшоу помнил и о тех случаях, когда мистер Бенсон убеждал его в вещах, которые до тех пор глава городских диссентеров был склонен считать для себя невозможными, и тогда приходилось с легкостью совершать поступки, приходившие в противоречие с собственной выгодой. А если мистер Донн, которого мистер Брэдшоу предполагал взять с собой в церковь в качестве богатой добычи для диссентеров, придет после проповеди к убеждению в греховности подкупа, то Крэнуорты могут выиграть, а он, мистер Брэдшоу, станет посмешищем для всего Эклстона.

Ну нет! В данном случае подкуп не только допустим, он даже желателен, хотя и весьма жаль, что человеческая природа так испорчена. Если их кандидат пройдет в парламент, то мистер Брэдшоу удвоит свои пожертвования на школы, чтобы следующее поколение получше учили. Помимо этих соображений, были и другие, укрепившие мистера Брэдшоу в его блестящей идее съездить на воскресенье в Абермаут. Некоторые из них относились к внешней, а другие — к внутренней политике. Например, в доме мистера Брэдшоу было заведено подавать по воскресеньям холодные обеды, и он часто даже хвастал своей приверженностью к исполнению этого обычая. Однако теперь он переживал: вряд ли мистер Донн тот человек, который станет есть холодное мясо для успокоения совести с полным равнодушием к тому, что ему подают.

Мистер Донн действительно застиг хозяйство мистера Брэдшоу несколько врасплох. До его приезда мистер Брэдшоу тешил себя мыслью, что на свете случались и более несообразные вещи, чем брак его дочери с депутатом парламента. Но этот мыльный пузырь лопнул, как только хозяин дома увидел мистера Донна. Уже через полчаса мистер Брэдшоу совершенно забыл об этой мечте, почувствовав неприметную, но неоспоримую разницу в положении и жизненных привычках между гостем и его собственной семьей. Даже такое чисто внешнее и неважное обстоятельство, как то, что мистер Донн привез с собой слугу, на которого смотрел как на предмет первой необходимости — такой же как дорожный саквояж. (Надо заметить, этот джентльмен вторгся в дом Брэдшоу, «как орел на голубятню»[17], наведя на всех больший трепет, чем его благородный хозяин.)

В мистере Донне было какое-то необъяснимое, тонкое изящество, которого он требовал и от других. Любезность в обращении с женщинами казалась ему столь естественной, что он бессознательно платил эту дань и ниже его стоявшим членам семейства мистера Брэдшоу. Словарь мистера Донна состоял из простых и выразительных слов; некоторые из них были, несомненно, жаргонными, однако великосветски жаргонными. Говорил он немного и изящно, а произношение его сильно отличалось от эклстонского. Все это, вместе взятое, так подействовало на мистера Брэдшоу, что мистер Донн превратился в его глазах в какого-то небожителя и потому выглядел совсем не парой для Джемаймы.

Мистер Хиксон, которого считали образцом джентльмена до приезда мистера Донна, теперь показался мистеру Брэдшоу вульгарным и грубоватым. И таково было очарование этих аристократических манер, что мистер Брэдшоу (как он говорил мистеру Фарквару) сразу «привязался» к новому кандидату в члены парламента. Поначалу он, правда, боялся равнодушия мистера Донна к тому, выберут его или нет, но первый же разговор об этом предмете совершенно успокоил его. Глаза мистера Донна засверкали почти свирепо, но тон его голоса не изменился: он остался таким же музыкальным и медлительным, как всегда. Когда же мистер Брэдшоу туманно намекнул о вероятных «расходах» и «денежках», то мистер Донн произнес:

— О да, это неприятная необходимость! Давайте будем говорить об этом поменьше; для черной работы найдутся другие люди. Я уверен, что ни вы, ни я не захотим пачкать ею руки. Четыре тысячи фунтов уже в руках мистера Пилсона, и я никогда не спрошу, на что они пошли. Вполне возможно, они уйдут на законные издержки, понимаете? Я ясно дам понять в предвыборных речах, что решительно осуждаю подкуп, а об остальном пусть позаботится Хиксон. Он привык к таким делам, а я нет.

Мистера Брэдшоу поначалу ставило в тупик нежелание нового кандидата активно действовать, и если бы не четыре тысячи фунтов, то он бы решил, что мистеру Донну безразличны результаты выборов.

Джемайма относилась к мистеру Донну иначе. Она наблюдала за гостем своего отца внимательно, с тем любопытством, с которым естествоиспытатель разглядывает новый вид животного.

— Знаете ли вы, мама, кого мне напоминает мистер Донн? — спросила она однажды, когда мужчины отправились вербовать сторонников, а они сидели вдвоем за шитьем.

— Не знаю. Он не похож ни на кого из наших знакомых. Я даже пугаюсь, когда он вскакивает, чтобы отворить мне двери, когда я выхожу из комнаты, и подать стул, когда я вхожу. Никогда не видела таких. Так на кого же он похож, Джемайма?

— Я имею в виду не людей, — ответила Джемайма, посмеиваясь. — Помните ли вы, как мы остановились в Вейкфилде по дороге в Скарборо? Там были скачки и некоторые из скакунов находились в конюшнях гостиницы, где мы обедали.

— Да, я помню, но что ж из этого?

— У Ричарда оказался знакомый жокей, и, когда мы пришли с прогулки по городу, этот мужчина, или мальчик, предложил нам взглянуть на того коня, за которым он смотрел.

— И что же, моя дорогая?

— Ну, мама, мистер Донн очень похож на этого коня!

— Какой вздор, Джемайма. Ты не должна так говорить. Не знаю, как бы рассердился твой отец, если бы услышал, что ты сравниваешь мистера Донна с животным.

— Животные иногда бывают очень красивы, мама. Я бы наверняка сочла за комплимент, если бы меня сравнили с такой беговой лошадью, какую мы тогда видели. Но главное, в чем заключается их сходство, — это сдержанная горячность.

— Горячность? Гм, я не видела никого холоднее мистера Донна. Вспомни, сколько хлопотал твой папа за последний месяц, и припомни, как неспешно мистер Донн отправляется вербовать сторонников и каким скучным голосом расспрашивает людей, которые приносят ему новые сведения! Я видела, как твой отец, стоя рядом, готов просто вытрясти из них новости.

— Но вопросы мистера Донна всегда идут прямо к делу! Они разом раскалывают орех. И посмотри на него, когда кто-нибудь приносит ему дурные новости о выборах! У него тогда сразу взгляд меняется, как будто зажигается красный огонек в глазах, точь-в-точь как у того скакуна. Конь вздрагивал всем телом, заслышав некоторые звуки, а когда все спокойно, стоял смирно. Вот и мистер Донн так же горяч, но он слишком горд, чтобы это показывать. Он кажется очень мягким, но я уверена, что он чрезвычайно упрям в достижении своих целей.