Когда позвонили к завтраку, Руфь почувствовала себя холодной как лед, но очень спокойной. Она тотчас же сошла вниз. Ей казалось, что ее будет труднее узнать, если она займет свое место за столом и будет разливать чай, чем если войдет, когда все уже усядутся. Сердце ее, казалось, перестало биться, и Руфь чувствовала какое-то странное торжествующее осознание власти над самой собой.

Руфь скорее ощутила, нежели увидела, что его еще нет. Мистер Брэдшоу и мистер Хиксон были на месте, однако они так увлеклись разговором о выборах, что даже не прервали его, кланяясь ей. Ее воспитанницы сели по обе стороны от своей наставницы. Не успели они как следует устроиться, как вошел мистер Донн. Для Руфи этот момент был подобен смерти. Ей захотелось громко крикнуть, чтобы избавиться от удушья, но это желание сразу же исчезло, и она продолжала сидеть, спокойная и молчаливая, представляя собой, на взгляд постороннего, совершенный образец знающей свое место гувернантки. Мало-помалу Руфь взяла себя в руки, и ей сделалось легче от странного осознания своей силы, и она стала даже прислушиваться к разговору.

Руфь ни разу не осмелилась взглянуть на мистера Донна, хотя сердце ее сгорало от желания посмотреть на него. Голос его стал иным: он утратил свежую юношескую живость, хотя особенности интонации были те же, и Руфь никогда не спутала бы его с другим.

За завтраком говорили много, так как никто никуда не торопился в это воскресное утро. Руфь вынуждена была досидеть до конца завтрака, и это даже принесло ей пользу. Какие-то полчаса словно бы отделили сегодняшнего мистера Донна от того, каким представлялся ее воображению мистер Беллингам. Руфь не привыкла анализировать поступки и даже слабо разбиралась в характерах, но теперь она почувствовала странное различие между людьми, с которыми она прожила последние годы, и этим человеком, который сидел, развалившись на стуле, и небрежно слушал разговор, нисколько в него не вмешиваясь и не выказывая к нему интереса, кроме тех случаев, когда заговаривали о нем самом. Мистер Брэдшоу обычно увлекался и принимался говорить — пусть напыщенно и самоуверенно, но не обязательно только о себе самом. Профессия мистера Хиксона заставляла его выказывать интерес даже тогда, когда он его не испытывал. А мистер Донн не делал ни того ни другого.

Пока два джентльмена обсуждали злобу дня, мистер Донн вставил монокль, чтобы лучше рассмотреть холодный пирог с дичью на другом конце стола. Вдруг Руфь почувствовала, что его внимание обратилось на нее. До сих пор, зная о его близорукости, она считала себя в безопасности. Теперь же лицо ее вспыхнуло. Однако она быстро взяла себя в руки и поглядела ему прямо в глаза. Мистер Донн, захваченный врасплох, выронил свое стеклышко и усердно принялся за еду. Руфь разглядела его. Он явно изменился, но в чем именно — она не знала. То выражение лица, которое у него появлялось раньше время от времени, когда в нем брали верх худшие стороны характера, теперь не менялось. Мистер Донн казался беспокойным и недовольным, но все еще был очень красив, и Руфь не без гордости успела заметить, что глаза и рот его те же, что у Леонарда.

Мистер Донн, хотя и был озадачен тем прямым, отважным взглядом, который гувернантка бросила на него, не был пока сбит с толку. Он только подумал, что эта миссис Денбай немного похожа на бедную Руфь, но гораздо красивее ее. У этой женщины было совершенное лицо, как у греческой статуи. А как гордо, царственно повернула она голову! Гувернантка в семействе мистера Брэдшоу? Да с такой грацией и величием она могла бы носить фамилию Перси или Ховард! Бедная Руфь! У этой женщины волосы, однако, потемнее, и сама она не столь живая, но весьма, весьма утонченная особа. Бедная Руфь! И впервые за многие годы он задумался о том, что с ней стало. С ней могло, разумеется, произойти только одно, и, наверное, к лучшему, что он не знает ее конца, поскольку такое знание нарушило бы его покой. Мистер Донн откинулся на спинку стула и незаметно (поскольку считал, что джентльмену не следует пристально смотреть на даму, если она сама или кто-то другой может это заметить) снова вставил свое стеклышко. Миссис Денбай говорила с одной из своих питомиц и не глядела в его сторону.

Черт возьми! Это, должно быть, все-таки она! Когда миссис Денбай говорила, возле рта образовывались маленькие ямочки, совершенно такие же, как те, которыми он восхищался у Руфи и которых никогда не видел ни у кого другого, — отблеск не вполне сложившейся улыбки. Чем дольше он смотрел, тем сильнее уверялся в своей мысли. Он так увлекся, что вздрогнул, услышав вопрос мистера Брэдшоу, желает ли он идти в церковь или нет.

— В церковь? А далеко она? С милю? Нет, я думаю, что лучше помолюсь сегодня дома.

Он почувствовал укол ревности, когда Руфь со своими питомицами выходила из комнаты, а мистер Хиксон вскочил отворить ей дверь. И ему было приятно снова почувствовать ревность. В глубине души мистер Донн боялся, что уже слишком пресыщен для подобных ощущений. Но Хиксон должен знать свое место. Ему платили за то, чтобы он договаривался с избирателями, а не за знаки внимания дамам. Мистер Донн ранее заметил, что мистер Хиксон пытается ухаживать за мисс Брэдшоу. Ну что ж, пожалуйста, раз ему нравится. Но в обхождении с этим прекрасным созданием он должен быть осторожен, Руфь она или не Руфь.

Нет, это несомненно Руфь! Но как же она так ловко обманула судьбу, чтобы стать гувернанткой — уважаемой гувернанткой в таком семействе, как у мистера Брэдшоу?

Мистер Хиксон также решил не идти в церковь: поступки мистера Донна, очевидно, служили для него образцом. Что касается мистера Брэдшоу, то он никогда не любил церковной службы — отчасти из принципиальных соображений, а отчасти потому, что никогда не мог отыскать нужного места в молитвеннике.

Мистер Донн находился в гостиной, когда туда вошла Мери, уже совсем одетая. Он перелистывал большую, богато украшенную Библию. При виде Мери ему пришла в голову одна идея.

— Как странно, — сказал он, — что те добрые люди, которые справляются с Библией, прежде чем крестить своих детей, редко выбирают имя Руфь. Мне кажется, это очень красивое имя.

Мистер Брэдшоу поднял голову.

— Послушай, Мери, — проговорил он, — а ведь это, кажется, имя миссис Денбай?

— Да, папа, — охотно откликнулась Мери. — И я знаю еще двух других: здесь есть Руфь Браун, а в Эклстоне — Руфь Маккартни.

— А у меня есть тетка, которую зовут Руфь. Мистер Донн, ваше замечание, кажется, не совсем справедливо. Кроме гувернантки моих дочерей, я знаю еще трех женщин по имени Руфь.

— О, без сомнения, я был не прав. Это одна из тех глупостей, которые тотчас и заметишь, как только ее скажешь.

Но втайне он был очень обрадован, что его хитрость удалась.

Вошла Лиза, чтобы позвать Мери.

Руфь была счастлива очутиться на свежем воздухе и далеко от дому. Два часа прошли благополучно. Два часа из полутора дней: гости собирались возвратиться в Эклстон не раньше утра понедельника.

Она дрожала и чувствовала слабость во всем теле, но пока владела собой хорошо. Руфь и ее воспитанницы вышли из дому вовремя и потому не торопясь шли по дороге, встречая знакомых из числа местных жителей и обмениваясь с ними спокойными приветливыми поклонами. Вдруг, к великому смущению Руфи, она услышала за собой скорые шаги и стук сапог с высокими каблуками, придававшими особую упругость походке, — звуки, давно и хорошо ей знакомые. Это было похоже на ночной кошмар, в котором никак нельзя избежать встречи со злом: как только покажется, что удалось убежать от него, оно вновь оказывается в двух шагах. Мистер Донн был в двух шагах от нее, а до церкви оставалось еще не меньше четверти мили. Но даже сейчас Руфь надеялась, что он не узнает ее.