– На случай, если я не совсем ясно выразился, – произнес Эрасциус мягким, пропитанным ядом голосом, – это был приказ, а не просьба. – Он поднял руку, и прежде, чем Лань успела среагировать, еще две иглы вонзились в запястье Цзэня.

Тот издал звук, который Лань ни за что не захотела бы слышать снова. Девушка протянула руку и сомкнула пальцы вокруг окарины. Она забрала инструмент у мага с единственной мыслью, ревущей в голове: «Моя… она принадлежит мне…»

Больше она не позволит элантийцам что-либо отнять у нее. Поднеся окарину к губам, Лань подумала о Крае Небес, о Шаньцзюне, о чайном домике, об Ин и других певичках, о деревнях, которые элантийцы сожгли и сровняли с землей. Воспоминания о последних двенадцати циклах проносились в ее голове, как страницы книги, пока она не остановилась в самом начале – на моменте, когда умерла ее мать. Она цеплялась за это воспоминание… и искала музыку внутри себя.

Но песня нашла ее первой. Мелодия срывалась с ее губ через окарину: нечто завораживающее, то, что воплощало течение времени, впадение рек в море, дуновение ветра по листьям бамбука, стук дождя по выложенным серой плиткой карнизам. Внезапно она оказалась в том пространстве между реальностью и подсознанием, которое она обнаруживала всякий раз, когда пела в чайном домике. Каким-то образом Лань знала, как играть, где дотронуться пальцами, чтобы извлечь из глины ноты.

Песня вырвалась из нее, как полузабытый сон. Она ловила себя на том, что напевает эту мелодию, выполняя домашние дела в чайном домике, но никак не могла вспомнить ее до конца. И все же в этот момент, покопавшись в памяти, Лань обнаружила, что эта мелодия доносилась из окна кабинета ее матери и петляла по коридорам ее поместья, когда она была еще ребенком.

Затем она плыла вверх, поднимаясь над домом… или, скорее, само небо расширялось, приближаясь, пока эти ноты не стали его частью. Перед ней и повсюду вокруг нее, как разбитые кристаллы, мерцали звезды. Музыка струилась серебряными искорками, ручейком, который вился вверх, пока не оседал между звездами. В извивающемся созвездии ярко сияло серебро.

Медленно три других цвета растворились среди звезд. Неподалеку цепочка звезд засветилась льдисто-голубым, в то время как более отдаленное множество небесных тел погасло. Ночь поглотила их, сужая существование до полной темноты. Наконец вдалеке, едва нависая над изгибом западного горизонта, вспыхнуло багровым четвертое созвездие.

Музыка достигла апогея, скользнула и задрожала. Вдалеке раздался подобный раскату грома рокот. Звезды начали извиваться. С постепенно проявляющимися чертами они поворачивались к девушке, смотря на нее глазами, мерцающими в темноте.

Серебряные. Лазурные. Черные. Алые.

Дракон. Тигр. Черепаха. Феникс.

Лань плыла в иллюзорной ночи, которую сама и создала. Песня ее окарины трансформировалась в сияющие созвездия, которые вплетались в вернувшихся к жизни существ, о которых раньше упоминали только в легендах и мифах.

Девушка подняла голову и посмотрела в глаза Четырех Богов-Демонов.

Только шок удержал ее на ногах. Лань понятия не имела, сколько времени прошло, прежде чем она отвела взгляд.

Как и она, остальная часть комнаты находилась под действием чар. Свет факелов, казалось, потускнел, и над ним расположились четыре сектора ночного неба, со своим набором звезд каждый.

Лицо Цзэня было запрокинуто вверх, и именно его выражение вывело Лань из ступора. Он наблюдал за иллюзией со смесью надежды и страха, настолько пылкого, что она могла видеть, как он горит в его глазах.

Внезапно Лань осознала, что и Эрасциус смотрит на созвездия, которые отражались в его холодных голубых глазах. Однако вместо надежды и страха на его лице читалась жадность.

Он протянул руки, и металлические браслеты на его предплечьях начали растекаться, поднимаясь по спирали вверх. В мгновение ока они сформировали из себя четыре сектора – идеальную отлитую в металле копию ночного неба и Богов-Демонов, которые вышли из окарины Лань. После этого металлические листы сжались и вернулись на свои места на руках Эрасциуса.

Маг крал секреты ее окарины. Шок Лань сменился гневом. Когда она согнула пальцы, ее разум сосредоточился на одной ясной мысли: «Мои. Они мои. И тебе их не заполучить».

Энергии, изливающиеся из ее ядра, перевернулись.

Песня изменилась.

До-до-соль.

Ноты срывались с окарины, отрывистые, неуверенные, ломаные. На поверхность снова всплыло воспоминание.

До-соль-до.

Следующие аккорды прозвучали быстрее, легче. Когда Лань приступила к связке из последнего воспоминания о своей матери, она почувствовала, будто призрак Сун Мэй вернулся, чтобы самой сыграть на окарине.

Ци зашевелилась внутри девушки, прорываясь сквозь давящие сырость, темноту и смерть вокруг нее. Каким-то образом ее энергия откликнулась на звуки музыки, обвиваясь вокруг нот и вытекая из самых глубоких уголков ее существа.

Без предупреждения песня хлынула волной.

Эрасциус закричал, когда ци с прерывистым лязгом ударилась о его металлическую броню. Он успел вскинуть руки над головой как раз вовремя. Металлическая магия заструилась из его браслетов, блокируя атаку. Когда маг снова поднял глаза, его лицо было перекошено от ярости… и чего-то еще, чего-то неописуемого. Как будто он столкнулся с призраками своего прошлого.

Подобно неудержимому приливу, песня вырвалась из Лань, сбивая поднятые Ангелами мечи, оставляя вмятины на их броне и рассекая кожу на их лицах. Они отшатнулись, бросились к дверям… и на несколько блаженных мгновений Лань почувствовала, что контролирует ситуацию. Она могла победить.

– Остановись, или он умрет. – Голос Эрасциуса прорвался сквозь вихрь изливающихся из нее ци и магии. Последние несколько нот песни затихли, когда девушка повернулась к магу, теперь уже стоящему рядом с Цзэнем. Иглы исчезли, их заменило единственное заточенное лезвие, направленное прямо в грудь практика.

– Положи инструмент, – приказал Эрасциус.

Ци внутри Лань достигла пика и барабанила у нее в висках. Когда она оторвала окарину от губ, пространство, где только что звучала ее песня, заполнила тишина.

В следующее мгновение Лань, снова поднеся окарину ко рту, подула.

В порыве песни ци вырвалась из ее тела и угодила в Ангелов, что стояли у двери. Эрасциус хрюкнул, врезавшись в стену в противоположном конце помещения.

Лань охватил прилив триумфа. Сжимая окарину, она посмотрела на Цзэня… и ее мир перевернулся.

Практик согнулся пополам на своем стуле, натянув путы. Из его груди торчало длинное серебряное лезвие, бледная кожа рук была покрыта кровью.

Лань, спотыкаясь, бросилась к нему. Парой аккордов ее музыка разорвала наручники, и парень завалился вперед, но Лань поймала его, осторожно, чтобы не коснуться лезвия.

– Цзэнь, Цзэнь, – прошептала она.

Он закашлялся, и алая кровь