— Почему ехать? Полно! Успеете! Погостите, отдохните...

— Нет, нет!.. Может, Миша уже там... Телеграммы пришли три дня тому назад. Его надобно предупредить. Не пропадать же нашим старикам...

Сколько ни упрашивала Марья Дмитриевна гостью отдохнуть немного, Кочерова твёрдо стояла на своём. С первым же поездом Уссурийской дороги она уже мчалась в Благовещенск.

Быстро мелькали в окнах вагона виды один другого живописнее. Вот поезд, громыхая колёсами, пошёл по скалистому берегу Суйфуна; углублялся в страну. Промелькнули красивейшие Суйфунские, или Медвежьи, щёки — молодая женщина даже не бросила взгляда на открывавшиеся перед ней великолепные картины. До того ли ей было?.. Она переживала минуты острого горя. Прошедшее рисовалось ей в самом мрачном свете. А будущее? Будущее было окутано туманом неизвестности...

два только Вань-Цзы покинул Кочеровых и вышел из Посольской улицы, как заметил, что бурлившие и без того народные массы находятся в новом, до последней степени напряжённом, состоянии.

Теперь среди народных толп были уже не одни фанатики-боксёры. В них замешались маньчжурские воины Тум-Фу-Сяна, дотоле державшиеся в стороне. Казалось, теперь они в своём озлоблении не уступали ни боксёрам, ни обезумевшей толпе. Какой-то чисто стихийный гнев овладел всеми ими, разнуздал их страсти и толкнул на ужасные дела.

— Убивайте иностранцев! — кричали тысячи голосов.

— Смерть белым дьяволам! Пусть ни один из них не выйдет живым.

— Месть, месть!.. Не давайте пощады!

Эти крики неслись со всех сторон в Пекине и всё усиливались.

Очевидно, произошло что-то такое, что ещё более ослепило и возбудило толпу против засевших за баррикадами европейцев.

В шумевших и готовых на всякие неистовства толпах теперь уже был не один бездомный сброд, примкнувший к и-хо-туанам, этим главным зачинщикам движения. Тут Вань-Цзы видел теперь почтенных старцев, людей с положением: зажиточных торговцев, богатых ремесленников, студентов, готовившихся к экзаменам. Все они словно слились в одном общем чувстве злобы против чужестранцев.

— Друг! — остановил Вань-Цзы одного очень почтенного с виду маньчжура, не отстававшего в своём неистовстве от других. — Скажите мне, пожалуйста, что произошло такого нового, что привело наш кроткий! народ в ярость?

— Где же ты был, если спрашиваешь об этом? раздражённо воскликнул маньчжур. — Уж не сидел ли ты у европейцев, когда пришло известие о позоре нашей страны?

— О позоре? Что ещё?

Ты не знаешь! Он не знает о новом оскорблении... Ах, несчастный! Ты не плачешь, ты не горюешь вместе с вами... Уж не изменник ли ты?

— Я не был и не буду им! гордо вскинул голову Вань-Цзы. — Иначе я презрел бы память моих предков. Но неведение никому не может быть поставлено в вину. Неведомое до тех пор неведомо, пока не раскрыта его сущность. Поэтому знающие да спешат просветить не знающих. Так говорит великий учитель. Последуй же ты его совету и поспеши просветить меня в моём неведении!..

— Тогда узнай. Иностранцы, даже не объявляя войны, потребовали, чтобы им была сдана наша крепость Таку в устье Пей-хо... Разве не оскорбление это всей страны?

Гнев теперь так и запылал на лице молодого китайца. Он всем своим сердцем чувствовал ужасное оскорбление, нанесённое Европой его Родине.

— Как, неужели? — только и мог воскликнуть он. — Разве Китай уже находится в войне с Европой?

— Нет, «сын Неба» не обмолвился об этом. Не слышно ничего...

— Как же тогда?

— Так! — будто даже торжествовал маньчжур. — До сих пор народ всё ещё щадил пришельцев — щадил, потому что не было войны между Китаем и ими. Те, кто из них погиб, казнены справедливо народом за свои проступки, но теперь этого ничего не может быть. Народ терпеть более не может. Его гнев, направленный только против своих изменников, разразится и над головами белых дьяволов.

— О, нет, нет! — воскликнул Вань-Цзы. — Пусть народ повременит ещё немного...

— Ты — друг иностранцев?

— Я — дитя нашей страны. Неисчислимые бедствия могут постигнуть её, если народ поступит так. Пусть всё решат наши правители...

— Они бездействуют...

— Никогда! «Дочь Неба» и её слуги знают, что им делать. Если они молчат, значит, так нужно.

Маньчжур печально покачал головой:

— Теперь народ не остановить. Невозможно успокоить морские волны во время бури. Так нельзя успокоить и народ, раздражённый донельзя. То, что было возможно до сих пор уладить путём мирных переговоров, стало немыслимо после их угрозы. Но что будет, если только они приведут её в исполнение, — сказать трудно...

Глаза Вань-Цзы наполнились слезами. Сердце его до боли сжалось томительным предчувствием. О, кто-кто, а он-то уж знал, что такое европейцы. Недаром он прожил среди них столько долгих лет, давших ему полную возможность приглядеться к ним, наблюдать их бессердечие, эгоизм, прикрытый мишурной декорацией якобы благородных порывов. Знал он, на что они способны, и заранее уже содрогался за свою несчастную Родину, давно уже привлекавшую к себе стан западных европейцев, нёсших с собой под знамёнами культуры одни только беды, уничтожение и смерть для всех тех, среди кого они появлялись...

— Если они нападут на Таку, — воскликнул он, — война неизбежна! Бедное, бедное моё Отечество! Сколько горя, сколько ужасов придётся перенести тебе!..

Кругом него собралась уже толпа, жадно прислушиваясь к каждому его слову.

— Это — богач Вань-Цзы! — послышалось в толпе. — Он — друг иностранцев!

И только раздались эти слова, как толпа уже ревела:

— Смерть ему! Смерть всем друзьям иностранцев!

— Убивайте их, верные, дабы не погибнуть самим от их колдовства!

— Сжигайте их дома, разбивайте головы их детям, уничтожайте их женщин, потому что каждая из них или уже мать, или будет матерью врага страны Неба!

— Смерть им всем, смерть без пощады!

К несчастному Вань-Цзы протягивались уже десятки рук. Чувство непримиримой злобы всецело овладело этими людьми, готовыми на любое ужасное действо без всякого к тому повода.

Вань-Цзы почувствовал себя погибшим. Разве мог он справиться с разъярённой толпой, отбиться от этих рук, хватавших и уже рвавших его платье.

Но так свойственная каждому китайцу беспредельная покорность своей участи, как бы ужасна она ни была, не оставила этого молодого человека. Перед лицом смертельной! опасности Вань-Цзы кротко улыбался, даже и не думая о сопротивлении.

Его схватили. Вань-Цзы слышал, как трещала его одежда, разрываемая на клочки.