Ослепнув, я вглядывалась в собравшихся сквозь глазницы маски. Мне не удавалось разглядеть ни одного лица, только огоньки тонких восковых свечей и темноту. Несмотря на присутствие огромной толпы, я чувствовала себя совершенно одинокой.

А затем ко мне подошел человек. Постепенно стали различимы его черные одежды, золотая маска льва с золотой гривой — главный жрец. В нескольких футах от себя я остановила его.

— Больше ни шагу, — приказала я.

Он казался высоким, уверенным. Жрец заговорил, и я услышала его разгневанный голос.

— Мы должны знать, истинная ли святость перед нами.

— Неужели богиня должна доказывать свою божественность?

Он выпрямился во весь рост и сложил руки на груди — жест наглого вызова.

Я посмотрела на него и узнала его — смертник. И почувствовала жгучее презрение, захлестнувшее мне глаза, точно слезы. Я направила на него палец, и мое презрение пронзило его позолоченным концом тонкого белого луча, который попал ему в грудь, и все его тело на секунду вспыхнуло, озарив храм. Он без звука упал навзничь. Пламя в его чаше, бывшее для меня Карраказом, подпрыгнуло и съежилось.

Храм застонал и забормотал. Я услышала, как они опускались на колени, пресмыкаясь, скребя по полу тяжелыми одеждами и звеня по камню драгоценностями.

Теперь я видела лучше. Различила ряд из тридцати жрецов, распростершихся передо мной на лестнице, шепча молитвы, народ, князей и их женщин, согнувшихся, словно они блевали. На возвышенных местах, на золотых креслах я увидела Высших под пурпурным балдахином Джавховора, всех до одного в позах испуганной покорности.

Неподалеку от конца огромного зала высилось одно лицо в маске, один из присутствующих стоял прямо. Да, но и он тоже покорится, ибо не посмеет показать, что не испытывает ни малейшего страха перед богиней. И вот он опустился на колени, голова его наклонилась. Вазкор воздал мне свою пустую дань.

Новая тюрьма. Храм, как и все другие места, оказался западней. Прошло тридцать дней, и я мало помню их; они могли быть одним долгим днем, настолько каждый из них походил на остальные.

Каждое утро я вставала рано, и являлись женщины омыть и одеть меня.

Они не всегда золотили мне кожу, только каждый четвертый день, когда я должна была стоять в храме. Я носила платье из плиссированного черного льна, с рукавами и талией в обтяжку, с множеством сложных складок на юбке. Большие золотые ожерелья, золотые браслеты, пояса, кольца на пальцах рук и ног оковывали мое тело, словно доспехи или цепи. Только золотая кошачья маска по-прежнему доставляла мне удовольствие, так как казалась мне моим лицом больше, чем мое собственное.

В своей базальтовой клетке я усаживалась в кресло с высокой спинкой; ко мне являлись мужчины и женщины и падали ниц. Одежда на них была очень богатая, их драгоценности стучали о мрамор. Доступ к богине получали только золотые и серебряные. Здесь я снова была в деревенском храме или среди разбойничьих шатров. Они молили меня о выздоровлении, о любви, о власти, как светской, так и духовной. Недомогания я снимала прикосновением, но духовной власти над сородичами я им не давала. Это право принадлежало мне, а не им. В ответ на мольбы о почете и постах я отсылала их к Джавховору. В те дни, когда я стояла в храме, туда приходили и склонялись передо мной тысячи. Женщины визжали и плакали. И все же я была бессильна, я ждала в тени человека, про которого они забыли. В те дни я действовала подобно бездумной машине и стала очень похожей на машину. Казалось, я почти не думала, не чувствовала.

Толстый жрец Опарр, который привел меня к статуе, был моим старшим служителем, и, как я полагала, шпионом Вазкора. Он впускал ко мне визитеров и стоял позади моего кресла, пока те пресмыкались. Он теперь стал моим главным жрецом, заменив убитого мной священнослужителя, но оставался присным Вазкора. Вазкор поднял Опарра из безвестности и ничтожества (уж это-то было очевидно), посадил его, как рядовой сорняк, в саду храма, и поливал, когда мог, помогая его росту. Теперь сорняк сделался деревом-столпом для Вазкора. Я пока не знала, каких других людей он расставил на высоких постах, но догадывалась, что таких было много, сплошь стремящихся к власти и всем приносимым ею благам, очень преданных человеку, который им столько дал, и слишком глупых, чтобы увидеть еще большую выгоду в свержении своего благодетеля. Вазкор умен, и все же со мной он крупно рисковал.

Город пребывал в волнении от моего пробуждения, однако я этого не видела. Другие пять союзных Городов Белой пустыни неистово следили за собственными алтарями.

Мои покои в храме были очень тихими. Окна выходили во внутренние дворы с огромными безлиственными деревьями. На тридцатый день моего явления и заточения выпал снег и превратил черные камни в белые. Это была первая увиденная мной зима — я не помнила холодного времени из своего сгинувшего детства. Этот снег похуже, чем в горах. Он шел беззвучно, и теперь пустыня и в самом деле станет белой.

Толстый Опарр доложил, стоя передо мной:

— Джавховор просит богиню уделить ему немного своего священного присутствия.

— Где Вазкор? — сразу же спросила я.

— Вазкор, военачальник, естественно, будет сопровождать своего владыку Джавховора.

— Когда?

— Как только голубь Джавховора вернется во дворец.

Вазкора я все это время не видела. И не знала, чего он желал от меня, что сделать или сказать его повелителю, этому человеку, которого он собирался заменить. Я отдала Опарру одно из своих золотых колец, чтобы он надел его на лапку почтового голубя, приняв в обмен золотое кольцо Джавховора с ониксом и вырезанным гребешком феникса.

Ждать пришлось недолго. Полагаю, они пришли, пробираясь через сугробы, но путь-то им расчистили. Не знаю, чего я ожидала, скорее всего, что увижу нового Распара из Анкурума, а может даже еще одного Герета. Джавховор вошел в сопровождении всего трех человек, и одним из них был Вазкор. Джавховор оказался высоким, прямым и стройным. Золотую маску феникса он сразу же снял, надо полагать, из уважения ко мне. Лицо его с тонкими, возможно, чересчур изящными чертами было необыкновенно прекрасным и все же ни в коем случае не женственным, и он был очень молод, не старше шестнадцати лет.

Несмотря на свою молодость, он производил впечатление своей осанкой и двигался спокойно и элегантно. Он отвесил мне глубокий поклон, но не пал ниц, как падали другие. Глаза его на фоне бледной прозрачной кожи выглядели иссиня-черными, а длинные волосы отливали при сиянии светильников золотом, как маска.

— Я твой слуга, богиня, — степенно проговорил он, и я почувствовала в нем искорку вежливого вызова по отношению к той, что столь внезапно явилась ниоткуда.

— Чего желает владыка от Уастис? — спросила я. Это была обычная манера спрашивать тех, кто являлся ко мне.

— Засвидетельствовать свое почтение. Побыть с богиней наедине. Задать ей несколько вопросов, если она разрешит. Мне очень любопытно; надеюсь, богиня не прогневается.