ввела иглу. Боли он почти не чувствовал, погруженный в свои раздумья. Полковник взглянул на медсестру, улыбнулся, подбадривая ее, медленно закрыл глаза. Его душа наполнилась теплотой и благодатью. Дыхание выровнялось, он спокойно уснул.

Глава шестая

Солдаты седеют рано

…Снег на висках ветеранов войны

Снег пережитого, снег седины

(слова из песни)

В деревню, где жила сестра Агигат, полковник приехал глубокой ночью. Семья ее уже давно спала. Домочадцы не знали, да и не могли знать, что вырвавшись из Карабахского ада, он первым делом заехал к ним, чтобы как-то обдумать, оценить факты и все, что с ним произошло за последние пару месяцев. Полковник стоял перед большими железными воротами, не решаясь постучать по водяной трубе камешком, такой был здесь своеобразный звонок. Он не хотел нарушить покой старика, свекра сестры, которому было уже за восемьдесят лет. Аксакал спал очень чутко, и просыпался при всяком шорохе во дворе их большого дома.

Да и малолетних детей сестры не хотелось будить, которые, конечно, будут донимать его расспросами, не до этого ему сейчас было.

Полковник стоял в раздумье. Он посмотрел на часы, шел третий час ночи. Достал сигарету, закурил.

Водитель Хамбала, выключив двигатель «Нивы», сидел, молча, наблюдая за своим командиром, прекрасно понимая его состояние. Вот уже полгода, как он служил водителем комбрига и, конечно, уже успел изучить его тяжелый характер.

Комбриг мог часами сидеть в кабине и не проронить ни одного слова, раздумывая только ему одному известных деталях и событий.

Порой, передвигаясь вдоль линии фронта, он читал книги и инструкции, наставления по военному делу. Делая пометки в своем блокноте, он запрашивал по рации кого-то, отдавал поручения, решая сотни проблем, стоящих перед ним, как перед командиром, которому поручено, и формировать часть, и одновременно противостоять коварному противнику. Он мог, как бы дремать всю дальнюю дорогу, но как только оставалось несколько метров до назначенного пункта, спокойно открывал глаз, будто всю дорогу наблюдал за движением.

— Может подождать в машине, — подумал полковник, зная, что муж сестры, Видади встает очень рано, как обычно, в половине четвертого и начинает заниматься хозяйством. Зять, как многие деревенские жители, ложился спать с наступлением сумерек и просыпался с первыми криками петухов. Носком ботинка он аккуратно придавил окурок, повернулся и уже хотел вернуться в машину, как дверь в воротах тихо отворилась, и в проеме показалась его любимая сестра.

— Я так и знала, чуяло мое сердце, — тихо произнесла она,

— я не спала, а как только задремала, вдруг привиделось, что ты стоишь перед воротами, — она крепко обняла брата, поцеловала его. Слезы ручьем скатывались по ее широкому лицу, но она не смахивала их, а продолжала причитать и молиться, не выпуская из объятий своего среднего брата. Сердце защемило, предательский комок подкатил к горлу, но он усилием воли сдержался, чтобы вместе с ней не зарыдать и не здесь же излить свою душу дорогому человеку.

— А где Видади? — чтобы как-то скрыть свои чувства и волнение, спросил он.

— В Баку уехал, обещал сегодня вернуться. Ты один или с ребятами, — она посмотрела через его плечо.

— Водитель только.

Она отстранилась от брата, стала открывать ворота во двор. Обняв за плечи сестру, он нежно отвел ее в сторону, сам вытащил стопора и тихонько распахнул створки, стараясь не разбудить соседей и тех, кто спал дома. Водитель выскочил из машины и стал помогать ему.

— Вы заведите машину во двор, а я пойду, посмотрю баню, вода там должна быть горячей еще, да приготовлю вам поесть. Есть — то хотите? Прости меня АЛЛАХ, чего это я спрашиваю, будто не знаю. Вы прикройте ворота и идите в сад, там есть рукомойник, можете помыть руки. Она заспешила, засуетилась.

Полковник прошелся по двору, сплошь увитый лозами винограда. Все лето перед домом, благодаря этому природному навесу, стояла тень, спасая обитателей от жгучих лучей Муганского солнца. В центре двора стоял огромный, сколоченный из грубых досок, стол. Он присел на скамейку.

Водитель Хамбала заехал во двор. Выключил двигатель. Достал из багажника и принес выгоревший, потертый офицерский вещевой мешок, где хранились умывальные принадлежности. Он развязал его и выложил на стол огрызок мыла, солдатское полотенце и станок для бритья. Потом вернулся к машине и принес сапожную щетку и крем. Он делал это молча, не спеша.

Молчал и полковник, устремив свой взгляд на далекое звездное небо. Еще в детстве, когда он вместе с деревенскими пацанами, ходил в ночное пасти лошадей, то отпустив коня, ложился на согретую летним зноем землю и часами любовался переливами лучезарных звезд. Представлял себе, как он вырастет, станет космонавтом и полетит к ним, чтоб дотронуться рукой и погладить их холодные грани. Улыбка тронула краюшки, обветренных губ. Мечта осталась мечтой, а звезды и сейчас так же манили его, как и в далеком детстве.

После поражения в боях за Шушу и Лачин, после пережитого в Кубатлах его уже ничего не радовало. Ни яркий восход солнца, когда лес и горы сверкают зеленью, ни приятная влажная тень под густыми ветвями бука в горячий полдень, когда смолкает пение птиц и только стрекочут неугомонные стрекозы, ни тихие лунные ночи, ни запах родного дома, остро волнующий любого, кто долго жил на чужбине.

Радость жизни исчезла, полковник не знал, что будет завтра, и боялся этого завтра.

Усталость так навалилась на него и давила, что он не в силах был бороться с ней, опустил голову на руки и мгновенно заснул. Сквозь сон он почувствовал, что кто-то приблизился к нему. Тело мгновенно напряглось, каждый мускул пришел в движение. Его рука автоматически опустилась вниз и нащупала ствол автомата, который он прислонил к ножке стола.

Полковник открыл глаза. Рядом стоял старик, хозяин дома, отец зятя и свекор сестры. Он, как всегда, опирался на свой посох, такой же старый и высохший, как и сам старик.

— Салам — алейкум, аксакал, — произнес полковник, вставая и протягивая руку старику. Тот прищурил свои старческие глаза, приглядываясь.

— Это ты, что ли? — в свою очередь спросил старик, не отвечая на приветствие. Услышав ответ, он одной рукой притянул полковника к себе, обнял и поцеловал.

— Может, присядем, аксакал, а то в ногах правды нет, — как можно весело сказал полковник, указывая на скамейку. Старик кончиком клюки отодвинул скамейку, шаркая ногами, подошел, присел на краюшек. Уперев клюку в землю, он положил на нее обе руки, сквозь прищуренные глаза внимательно стал разглядывать