войти, потому что им сказали, что он захвачен армянами. Под утро, когда стрельба почти закончилась, командир приказал мне ехать в Зараслы, по Дашалтынской дороге с включенными фарами, дабы показать, что дорога свободная и может тогда, наши решились бы прийти нам на помощь. С нами были Джахангиров и Тябрик. Под ураганным огнем армян нам все-таки удалось проскочить открытый участок дороги, и мы подъехали к нашим солдатам из внутренних войск. Там встретились с Ровшаном Джавадовым, который, увидев нас, обрадовался, а потом начал упрекать в том, что мы сдали Шушу. Он сказал, что там, в Лачине находится министр Внутренних Дел Таир Алиев и, что нам надо получить у него разрешение на ввод войск в город. Никакие доводы командира их не убедили, что до утра можно было войти в город и защитить его. Когда мы приехали в штаб Арифа Пашаева, командира Лачинского полка, нас окружили бородачи и стали избивать, упрекая в предательстве. Командира схватили и поставили к стенке, хотели расстрелять, так как из Баку пришел приказ уничтожить командира за то, что он армянин. Бородачи стреляли над его головой, заставляя признаться в предательстве, а он только смеялся им в лицо. На наше счастье, подъехал сам Пашаев и велел своим солдатам, отвести командира к Таиру Алиеву в его штаб. Джахангиров пошел с ним, но ему быстро скрутили руки, обвиняя, что он тоже предатель, если находился рядом с командиром и не убил его. До самого утра, нас с Тябриком били и пытали. Бородачи требовали, чтобы мы сказали, как проходила сдача города.

Сколько это продолжалось я не помню, — он перевел дыхание, закуривая новую сигарету. Потом пришел командир и мы поехали снова в Шушу. Дорога была уже захвачена армянами, а войска отошли к деревне Кейхнякенд.

Решили проехать объездной дорогой и встретили беженцев из Косалар, которые рассказали, что жители Ширлана остались в окружении и не могут убежать. Тогда командир, собрав несколько бойцов, кто воевал с нами в Шуше, пошел выручать жителей, а мне приказал вернуться в Лачин и ждать его там.

Пять суток, от него не было вестей. Все говорили, что они все погибли, но однажды через горы пришли беженцы и рассказали, что группа смельчаков провела их через расставленные засады армян и вывела на перевал горы Сары-Баба, а сами они остались там, в горах, отбиваясь от армян.

Вышел из окружения Низами Алиев со своей группой, я его нашел в госпитале в Лачине. Вот он вместе со мной поехал туда, куда должен быть, по его словам, подойти командир. Хамбала замолчал. Из его глаз ручьем текли слезы. Он рукавом вытирал их, но они все текли и текли. Со слезами он освобождался от тяжести пережитого. Он не мог больше сдерживаться.

Рыдание его передалось и Агигат. Хамбала продолжил свой рассказ.

— Когда приехали в Лачин, паника уже охватила город. Войска бросали позиции и уходили в Баку. Все уговоры и мольбы командира на них не действовали. Снялся и ушел штаб Арифа Пашаева. Командир метался от отряда к отряду, уговаривая их вернуться на позиции, но никто его не слышал. Бросая технику и оружие, добровольцы уходили из города.

17 мая, рано утром, стало известно, что армяне, колоннами надвигаются на Лачин. Тогда мы поехали на позиции, где остались группы Алиева и Видади Рустамова, которых командир с вечера выставил на дороге в город.

Бой уже шел, Хырдаланские ребята дрались в окружении. У дороги брошен был экипажем танк. Командир завел его, потом показал одному солдату, как им управлять, и они поехали навстречу противнику, выручать наших ребят.

Целый день шел бой, трижды возвращался танк на дозаправку снарядов, которые мы отыскали на складах и подвозили на передовую. Сколько он уничтожил армян из своего танка, сказать не берусь, но то, что армяне, благодаря его действиям, в город сходу не смогли прорваться, это только его заслуга.

Когда армяне стали отступать, из Кубатлы приехал Чингиз Мустафаев, со своей съемочной группой. Они долго говорили с командиром, а потом все вместе поехали в Кубатлы остановить бегство, потом…. — Хамбала не смог дальше продолжить свой рассказ.

— Ну что было потом, стала торопить его сестра командира, вытирая передником слезы. Лучше бы вам не знать, что было потом, — он хотел встать и уйти, но Агигат схватила его за руки.

— Умоляю, расскажи, иначе я умру у твоих ног. Хамбала отшвырнув окурок, достал новую сигарету. Долго молчал.

— Там при въезде в Кубатлы нас схватили омоновцы отряда «Гартал», связали руки, сорвали с командира погоны и повезли в штаб местного ополчения к Гашимову. Там собралось много народу, все хотели немедленной расправы над вашим братом и его адъютантом. Когда их вели на расстрел под улюлюканье толпы, вперед выскочил солдат по имени Мубариз из Сумгаита. В руках он сжимал гранату.

— Эй, вы, те, кто себя называет боевиками, как только видите армян вы, как шакалы, убегаете от противника, только заслышав о его приближении. Вам нужна жизнь моего командира, с кем я до последнего патрона дрался в Шуше, с кем воевал у горы Сара-Баба и дрался за Лачин, тогда возьмите и мою, — он вырвал чеку и поднял гранату над головой. Отпустите командира и дайте ему уйти, пусть он воюет за нашу Родину, а вместо него я отдаю свою жизнь, — с этими словами он бросился на землю и разорвал себя гранатой. Толпа стояла, обезумевши увиденным. Когда пыль осела, на земле лежал Мубариз, весь окровавленный, одежда его еще дымилась. Этот поступок Мубариза спас командира. Вперед вышел старик из толпы и сказал:

— Если за командира солдат отдает свою жизнь, значит предатель не он, а тот, кто обвиняет его в предательстве. Я теперь сам готов пойти с ним в бой, отпустите его и верните ему его оружие, сказал старик и подошел к командиру, обнял и поцеловал его.

Омоновцы развязали руки, и отошли в сторону. Тогда толпа подхватила командира и внесла его в штаб части. Там вернули погоны, оружие и передали мне нашу машину, которую они перед этим у нас отняли. Эльдар Гашимов, тамошний командир, передал телеграмму Рагима Газиева, где было предписано всем солдатам и командирам при первой же возможности арестовать и расстрелять вашего брата. Попрощавшись с Эльдаром, мы выехали в Баку. Теперь вы все знаете, — Хамбала встал и пошел к своей машине. Забрался во внутрь кабины и только тут снова не сдержался. Уткнувшись в сидение, он долго плакал, как маленький ребенок, но он не