этнических групп. Я оказалась в многонациональном окружении, и мне это нравилось. Я больше не была «выжившей», каковой считалась в Беллфлауэрвиллидж. Когда меня спрашивали, есть ли у меня братья или сестры, я отвечала: «Да, у меня есть сестра». Наверное, именно тогда я и начала придумывать себя заново.

Добравшись до машины, я поняла, что еще всего три часа дня и домой мне ехать слишком рано. Обычно по пути я забирала Зили из школы: отец хотел, чтобы кто-то за ней приглядывал. Он беспокоился, что, если ее оставить одну, ее ждут неприятности, а под «неприятностями» он имел в виду мальчиков. Но Зили выпустилась из школы неделю назад, и мне не нужно было за ней заезжать. Она уже была дома, и я не торопилась к ней присоединяться.

Я решила прокатиться. Мне очень нравилось ездить на машине без особой цели, наслаждаясь свободой. «Ситроен» был единственной материальной вещью, которая что-то значила для меня. Да, у меня были платья, туфли и драгоценности, но, очутись они в мусорном баке, я бы не слишком переживала: это были вещи-однодневки. А машина может увезти меня куда угодно: в Сан-Франциско, Мехико, или Юкон, или в бесчисленные пункты назначения где-то посередине, и я верила, что однажды так и будет. Иногда ночью я лежала с открытыми глазами и думала об открывающихся передо мной возможностях.

Я проезжала коммерческие улицы района Рай, мимо магазинов одежды, пекарен, женщин с колясками и старушек с миниатюрными собачками, направляясь в сторону «Эплсид Эстейтс». Нельзя сказать, что я часто туда наведывалась, но после нескольких визитов это уже была знакомая дорога. Мимо меня проплывали колониальные и тюдоровские особняки, дома в стиле кейпкод и ранчо, дети на велосипедах, почтовые грузовики и матери за рулем универсалов, и вот наконец я добралась до Граус-корт.

Не заезжая в переулок-тупик, я остановилась на соседней улице – через дорогу от места нашей с Эстер остановки в тот день, когда она привезла меня, Розалинду и Зили посмотреть на свой симметричный домик «четыре на четыре». Я заглушила мотор и опустила стекло. За все это время в доме два раза менялись жильцы: сначала это была семья с маленьким мальчиком, который любил читать на крыльце; они съехали ранней весной, и в доме теперь жила новая семья. Я лишь однажды краем глаза видела отца семейства – приехав домой, тот подобрал забытый во дворе трехколесный велосипед или футбольный мяч и вошел внутрь. Очевидно, у него были жена и дети, но их я никогда не видела: надолго я сюда не приезжала. Смотреть на этот дом было невыносимо, и все же время от времени меня тянуло сюда.

Со свадьбы Эстер прошло семь лет. Если бы она сейчас была жива, ее старший ребенок уже пошел бы в школу. Я часто рисовала у себя в голове непрожитые жизни своих четырех старших сестер. У Эстер, решила я, будет трое детей. Конечно же, девочек – Эстер хорошо управлялась с ватагой девчонок. Она будет вести разнообразную жизнь: клуб садоводства, активная помощь в школе, веселые выходные в зоопарке или в ботаническом саду. Ее дорогой Мэтью заведет роман с пышногрудой секретаршей, познакомившись с ней на офисной вечеринке, и начнет являться домой поздно, с нелепыми отговорками и запахом джина на губах. Однажды он погибнет, возвращаясь из командировки в Чикаго, – его самолет разобьется на кукурузном поле.

У Розалинды, несмотря на желание иметь одну дочь, будет двое непоседливых мальчишек-близнецов, которых ей хватит сполна. («С деторождением я точно завязала, Родди!») Она сделается экспертом по разведению лошадей в техасском Мидленде и станет блистать подле Родди, устраивая приемы для элиты нефтяного бизнеса. Родди однажды тоже погибнет в авиакатастрофе, возвращаясь из поездки в Венесуэлу, где он пытался провернуть какие-то делишки.

С Каллой и Дафни мне пришлось чуть больше напрячь фантазию: их жизненный путь был не таким очевидным. Однажды они уедут в Европу и снимут мансарду в Париже; Дафни будет рисовать, Калла – писать стихи. Дафни будет зарабатывать на жизнь шаржами на туристов у берегов Сены, а Калла устроится официанткой в кафе, положив в карман фартука неизменный блокнот со стихами. Через несколько лет они вернутся домой. Дафни переедет в Нью-Йорк – я так и вижу ее в черной водолазке и брюках, с мальчишеской стрижкой и ярко-красной помадой; она живет в квартире с «подругой» по имени Марджори или Сюзанна. А Калла найдет покинутый монастырь в Гудзонской долине и станет жить там при свечах. Она будет питаться только хлебом и водой, а крошки скармливать птицам, продолжая писать стихи. При жизни ее работы не будут опубликованы, а умрет она в глубокой старости от легочной инфекции, вызванной древним штаммом бактерий, притаившихся между холодными камнями ее дома.

А как насчет Айрис и Зили, какая жизнь ожидает их? Над этим мне еще предстоит поработать.

В машине я наслаждалась последними минутами свободы, свернув у Гринвича на северо-восток, в сторону дома. По краям проселочной дороги плотно росли деревья, ветви которых прогибались под тяжестью поздней листвы. В воздухе стоял густой цветочный аромат, который всегда наполнял воздух в окрестностях Беллфлауэр-виллидж, и я закрыла окна. Эта навязчивость была типичной для нашего дома – он словно проникал во все поры.

Под конец я решила заехать в пекарню в Беллфлауэре. Обычно я избегала визитов в город и ненавидела каждую секунду пребывания там, но мне хотелось порадовать Зили и купить нам с ней что-нибудь сладкое к чаю. Припарковавшись на Мейн-стрит у кафе-мороженого, я взяла сумочку и вышла из машины. Захлопнув дверь, я увидела за столиком у окна доктора Грина с женой и, видимо, внуками – мальчиком и девочкой. Несколько лет назад доктор Грин вышел на пенсию, а поскольку врачей я избегала, его преемник был мне неизвестен.

Глаза доктора и его жены были устремлены на меня – при этом он смотрел на меня испытующим взглядом врача. Я так же холодно посмотрела на них в ответ: улыбаться и махать им рукой – что, должно быть, от меня ожидалось – я не стала. Потом я резко развернулась и побежала через дорогу в сторону пекарни.

В пекарне была очередь, и я тут же почувствовала раздражение из-за вынужденного ожидания. Когда я заняла место в очереди, стоявшая передо мной женщина обернулась и уставилась на меня. Кто-то улыбнулся, кто-то кивнул, остальные исподтишка поглядывали на меня. Под их коллективным взглядом я переминалась с ноги на ногу и вежливо улыбалась, зажав под мышкой сумочку, словно французский багет, и глядя куда-то вниз.

– Мисс Чэпел! Как редко вы к нам заходите! – сказал мистер Таттл, когда я подошла к прилавку.

Я рассматривала витрину с разложенными на ней пирожными, бутербродами и разного вида выпечкой.

– Я не так часто приезжаю в город, – ответила я, пока остальные изо всех сил напрягали свой слух. Я выбрала меренги с лимонной помадкой и свежей ежевикой – мне казалось, что такое изысканное лакомство должно понравиться Зили. Мистер Таттл упаковал мой заказ, протянул мне розовую коробочку и, улыбаясь, сказал: «Приходите еще!» – а я подумала: «Это вряд ли.

Я остановилась на подъездной аллее, немного не доезжая до «свадебного торта». Вцепившись в руль, я смотрела на наш громадный сахарный дом. Моя автобогиня могла бы унести меня прочь отсюда, куда бы я ни пожелала, и все же день за днем я возвращалась домой.

Все из-за Зили.

Я проехала остаток пути и припарковалась в начале аллеи, оставив в машине сумочку и коробку с пирожными, чтобы забрать их по пути домой – сперва же, как обычно, я собиралась прогуляться (чего не сделаешь, чтобы отдалить неизбежное!). Огибая дом с правой стороны, я старалась не смотреть на семейный участок, где лежали четыре мои старшие сестры (тело Дафни обнаружили рыбаки через неделю после ее исчезновения). Несколько лет я исступленно ухаживала за могилами, сажала цветы вокруг надгробных камней, одержимая мыслью о том, что их корни проникают в землю, туда, где покоятся сестры, и подкармливаются от них. Но со временем я оставила это занятие, почувствовав, что так я лишь еще больше отдаляюсь от них. Я не умела балансировать между миром живых и миром мертвых, как это делала моя мать.