Но даже незаурядные люди, выгодно отличающиеся от Робыкина, вызывающие безусловную симпатию у тех, кто с ними сталкивается, будучи допущены к «машине власти», эксплуатируют её так, что она, чего никогда не случилось бы в руках Чинкова, периодически даёт сбои или переходит на холостой ход. Нравственно безупречный и по-хорошему педантичный арктический супермен Владимир Монголов, пользующийся не только авторитетом у подчиненных, но даже их неподдельной любовью, отдаёт иной раз такие приказы, которые подчинённые не считают нужным выполнять неукоснительно и в полной мере. Когда Монголов приказал Баклакову, отправляющемуся в одиночный маршрут по Кетунгскому нагорью, взять с собой «спальный мешок, пистолет, три банки сгущёнки в качестве НЗ», тот сказал: «Слушаюсь!», но «спальный мешок засунул под койку», а сгущёнку, которую терпеть не мог, просто выкинул. Если бы кто-то из подчинённых Чинкова (обратим, пользуясь случаем, внимание читателя на звуковую связь двух «чин»), не выполнил его распоряжения, то ему пришлось бы испытать на себе различные формы начальственного гнева. Но Монголов слеплен из совсем другого теста, не такого крутого. «Нарушение прямого приказа опечалило и испугало Монголова», то есть вызвало в нём чувства, которые вряд ли бы испытал Чинков, окажись на его месте. Печаль, испуг, жалость – это всё слова не практической речи, виртуозно используемой Будддой при решении поставленных задач, а поэтического языка, приберегаемого Чинковым для особо торжественных случаев и общения с избранными, такими же «богами» Территории, как и он сам («Познай, где свет, – поймёшь, где тьма. Пускай же всё пройдёт неспешно, что в мире свято, что в нём грешно, сквозь жар души и хлад ума», – с улыбкой цитирует Будда Блока в разговоре с Сидорчуком).

Что же обеспечивает Чинкову властную силу такой степени интенсивности? Что позволяет ему подчинять людей своей воле? Что отличает его от людей, которые формально облечены властью, но никем из окружающих не воспринимаются всерьёз? Постараемся разобраться в этом, опираясь на указания и подсказки, разбросанные по тексту романа.

Начнём с выяснения того места, которое занимает Чинков в классификации людей, принятой на всём пространстве Территории.

Куваев намечает такую типологию человеческого материала, возгоняемого в походно-полевых ретортах суровых северстроевских богов: «Если ты неудачлив и слаб, ты – ничтожество в рядах Северстроя. Если удачлив, но слаб, ты – всё-таки личность. Если ты силён и удачлив, ты – личность вдвойне». Чинков, безусловно, и силён, и удачлив, попадая тем самым в последнюю, третью ячейку тарифной антропологической сетки Территории. Есть, впрочем, ещё одно качество, которое в только что приведённой классификации обходится стороной. Это ум, способный принять формы как изощрённого, тренированного чтением множества книг интеллекта, так и природного здравого смысла. Чинков, цитирующий Блока, явно не просто доморощенный мыслитель, склонный к усердному коллекционированию эмпирических фактов. Багаж знаний, которым он обладает, не только выше среднего, но и намного тяжелее того «рюкзака» необходимых практических сведений, который таскает за собой по жизни среднестатистический геолог, будь он полевик или преподаватель Горного института. Интеллект Чинкова ценится «корифеями» Территории наравне с другими качествами, имеющими в их кругу характер добродетели. «Что бы там ни было, но они уважали силу и ум, они уважали удачу», – пишет Куваев. С точки зрения Гурина, Будда не просто удовлетворяет северстроевским требованиям к минимальному уровню интеллектуальной подготовки, но не имеет себе равных в остроте мышления и познавательных способностях. «Учти, что Будда шагу не сделает зря. Он единственный умный человек среди вас, суперменов», – сообщает он Баклакову.

Сила, удача и ум всё же не раскрывают причин таинственной власти Чинкова над людьми. Эти качества не редкость среди тех, кто осваивал Территорию. Должна быть какая-то «добавка», позволяющая Чинкову быть тем, что он есть. Для того чтобы разобраться в её составе, необходимо выйти за пределы моральных критериев поведения – одним из «диадохов» Территории, разделивших между собой её участки после открытия золота Реки, Чинков стал не потому, что чтил этические императивы и неукоснительно соблюдал «золотое правило нравственности». Иными словами, свойства, которые как залог успеха перечислялись ранее (удача, сила, ум), могут быть предложены в качестве желательных и одобряемых всеми. Но Чинков становится Чинковым потому, что без каких-либо угрызений совести – по крайней мере, мы их не наблюдаем – перешагивает через требования морали, переставая быть идеальным образцом для подражания, человеком, которого можно было демонстрировать и юным пионерам, и пламенным комсомольцам, и романтически настроенным первопроходцам. В разговоре с Лидией Макаровной он удивляется, почему за ним закрепилось прозвище Будда. «Глупая и невежественная кличка, не знаю, кто её дал. Я, знаете, специально почитал жизнеописание Гаутамы, прозванного позднее Буддой. Мы с ним антиподы. Он был человек высоких нравственных правил, а я, знаете, грешен. Нет заповеди, которую бы я не нарушил. Он проповедовал созерцание и невмешательство в суетные дела мира, а я вмешиваюсь и суетлив. Он был святым, а меня сочтёт ли кто хоть за элементарного праведника?»

Поговорим подробнее об этих добавочных теневых качествах, делающих из Чинкова не столько человека, сколько легенду – «чёрную» или, наоборот, «светлую», для нас пока не очень важно. В «Территории» прямо сказано, что легенда эта возникла как результат умножения «беспощадности к себе и другим» на фантастическую удачу. Следовательно, множимым романа является качество, которое вслух поощрять не принято, а множителем – вполне легальная северстроевская добродетель, пригодная для пропагандирования среди простого, не рвущегося к власти люда.

Стоит обратить внимание, что беспощадность Чинкова – особого рода. Не щадя тех, кто его окружает и служит средством для достижения поставленных целей, он способен и свою собственную жизнь, если понадобится, принести на алтарь вожделенной победы. Это чрезвычайно важное уточнение, поскольку особей, вывалянных во властных полномочиях, как в дёгте и перьях, и посылающих на убой всех, кроме самих себя, существует огромное количество. Но далеко не каждая из них, попав в Наполеоны, как правило, по партийным спискам, имеет смелость и желание поставить на кон личную судьбу. Чинков сделает это не задумываясь. Эту черту характера Чинкова прекрасно осознает Отто Янович Калдинь, «один из старожилов и основателей Посёлка». Умирая от рака в номенклатурной рижской больнице, Калдинь говорит навестившему его (не из сострадания и желания сказать последнее прости, а по причинам сугубо делового характера) Чинкову: «Теперь я спокоен за управление. Вы бросите на пол свой собственный труп и сами через него перешагнёте, но управление достигнет цели. Я искренне рад».

Однако беспощадность к себе и другим естественным образом переходит в имморализм, отрицающий любые этические принципы. Разумеется, они не отвергаются a priori (над входом в геологическое управление Посёлка не висит надпись: «Падающего – толкни!»), но в случаях, когда достижение желаемого результата требует нравственного выбора, Чинков, не терзаясь раздумьями и сомнениями, отодвигает в сторону соображения абстрактного – и даже конкретного – гуманизма.