Пытаясь понять, что же случилось, Джон всё прокручивал в памяти биосьюта ту последнюю, туманную и смазанную картинку, что и выбила его из канала. Сверкающая фигура да её непроницаемая тень, вертикально стоявшие в двух шагах позади.

Ему показалось, или на месте огненного образа теперь сосредоточенно копался в своём «виннере» Ковальский?

Когорта ждала.

Все — растерянная Синтия, пассивный Экхарт, напряжённый Морока и даже выглядящий раздавленным сержант смотрели на своего «проводника», не произнеся ни слова.

А Ковальский, отложив, наконец, прибор в сторону, посмотрел на них.

—Против этого у нас нет шансов. Я не знаю, как мы сюда попали, но те, кто остался позади, возможно ничего такого и не наблюдают. Остались на поверхности знакомого им Аракора, встретили рассвет, их отыскали спасательные партии, или забрал дежурный глайдер, вызванный со станции.

Нас они, возможно, так и не нашли. А потом планета была закрыта для посещения, пространственную миграцию в этом секторе запретили, аварий больше не было.

Я не знаю, был ли у вас шанс остаться там, вернувшись с пересадочной станции по своим следам. И никто из нас не может сказать, можно ли отсюда вообще вернуться. И действительно ли это — будущее Аракора. Если вы хотели от меня решения — зря, я простой спасатель на полярной станции захолустной планеты, меня учили в своё время летать и совсем немного воевать, я не учёный и даже не настоящий подготовленный спасатель. Максимум, что я могу посоветовать, это попробовать вернуться в исходную точку, по дороге пытаясь отыскать точку сингулярности, если она вообще была.

Джон посмотрел себе под ноги и понял, что вокруг уже не осталось снега. Он исчез как-то разом, бескрайняя песчаная пустыня, раскинувшаяся вокруг них, впитала его без остатка, а заодно и злополучную капсулу, чьи занесённые песком обломки сейчас уже едва просматривались в лёгких неровностях лишённой иных деталей поверхности. В небе по-прежнему холодно сверкали звёзды, и не было следов Штаа.

Их амуниция, однако, осталась по-прежнему сваленной в кучу. Джон так и не понял, добрый ли это знак, или лишний повод для подступающей паники. Он заметил и ещё одно ощущение, уже куда более свежее и острое.

Им в спину кто-то смотрел. Пристально и вопросительно.

Кто бы это мог быть?

Но только Джон сделал движение обернуться, как снова повалил снег.

Здесь царствовала ночь.

Самый трон её попирал эти земли бессмысленные тысячелетия.

Камни цвета застывшей на жутком морозе человеческой крови.

Звёзды цвета последнего крика, преисполненного невыносимого отчаяния, бессмысленно горького, проклинающего.

Застывший, потерявший животворную силу воздух.

Здесь не пели ветра.

Здесь не было движения.

Время умерло.

Сама же Вечность была по обыкновению терпелива, она и создана для долготерпения. Не умея за себя бороться, она могла только ждать. Невидимые глаза день за днём следовали строкам неуничтожимых вещих рун, что щедрой рукой были разбросаны по этим чёрным полям. Даже сквозь мертвенный мороз к небесам доносился трупный смрад сгнивших ещё при жизни туш, под небесами безумными духами носилось эхо давней битвы, только сами бесстрашные воины, некогда принявшие тут неравный бой, боле не могли потревожить спокойствие этого рассудительного взора. Они исчезли. Лик неспешно распадающегося во мраке и опустошении мира был недостаточно хорош, чтобы стать последним пристанищем славным героям прошлого. Спасительное тление успело стереть эти знаки с поверхности застывающего в немом сумасшествии пространства. Их память была достойна большего, но подарок и без того был бы искренне оценен, если б довелось им высказать своё последнее слово.

Хотя нет. Одна-единственная светлая искорка ещё тлела, неприкаянная, под сводами этих прогоревших небес. Её свет был слабее даже призрачных здешних звёзд, пути к которым раз и навсегда отрезаны для смертных и вечных, однако даже на этот бессильный путеводный маяк должен однажды прилететь свой мотылёк, которому отчего-то все огненные колёса Вечности покажутся ледяными безднами, лишь застилающими взор, мешающими достичь этого закрытого от посторонних взглядов мёртвого мира.

Так и случилось.

Мотылёк он и есть мотылёк. Ни песчинки не шевельнулось в этих шершавых ледяных песках. Ни пылинки не тронулось в свой неблизкий путь по воле ветров. Даже ветры, эти некогда заснувшие, но по-прежнему непоседливые охотники до приключений, не пробудились ни на миг. Только те семь пар неведомых глаз стали сопричастными короткому нежданному визиту, слабым дуновением пронеслись над самой землёй, безмолвно и бесстрастно.

Слушайте.

Мгновение спустя прозрачные тени исчезли, неслышный разговор смолк, едва начавшись. Зачем обсуждать то, что было решено не здесь и не сейчас. Это был именно он, старые письмена могли ошибаться, но в этот раз они были написаны Рукой, неспособной на ошибки.

Диво обнаружилось не сразу.

Взгляд Вечности заметно потеплел, высмотрев со своих неизмеримых высот небольшую прореху в ткани пространства на том самом месте, где раньше мерцала единственная, едва живая звёздочка. Пространство содрогнулось под этим взглядом. Целый мир исчез, ненужный. Такова судьба всего бренного в Вечности — промелькнуть пред ликом судьбы и раствориться в нём, лишь устало вздохнув и пожелав всем остающимся доброго пути.

Возможно, кто-то и посчитал бы твоё существование в качестве беспомощного больного, за которым следовало ухаживать и которого следовало жалеть, за проведённое в бесплотных увещеваниях собственной гордости, однако таковой был бы крайне не прав. Мерное покачивание в такт шагам, мир опрокидывался вокруг тебя. Сначала — вправо, затем — влево. В степенности величайшего в Вечности колокола подле тебя явственно чувствовалось движение, что влекло, влекло меня к неизбывному.

Ты как бы бредил. За шуршанием песка казался голос. Чужой, слабый, едва слышимый, он казался зовом давнего прошлого, что вдруг пробудилось в твоём сознании, страстно и вместе с тем покаянно взывая к кому-то…

Час за часом полубезумный шёпот колебался где-то на самой грани небытия, так, чтобы ты не мог уловить его источник, но и перестать его слышать тоже не мог. Нужно было что-то сделать, ты чувствовал, что сходишь с ума от ярости. Этот голос… он елозил у тебя в голове ржавым ножом, и перестать его ненавидеть, эту горькую каплю, что грозила переполнить доставшийся тебе сосуд терпения, становилось не под силу. Ты метался в горячечном бреду, терзая собственное несуществующее тело, длани прошлого выжигали во тебе остатки былого, ты погибал.

Но прошло время и ты научился не делить горящее кровавым пламенем сознание на своё и чужое. Это же так просто. Подманить трепыхающегося в темноте мотылька, усадить на руку, погладить, успокоить пылающий пожар ужаса, сказать пару слов и слушать, слушать.