Она думала о девушках, которые находятся там, внизу, в самом сердце преисподней, на королевской барке. Удастся ли ей оградить их от бед и страданий, выполнить обещание, данное их матери перед ее смертью? Ее саму удивляла яркость воспоминаний о Фрэнсис; нахлынувшие чувства, которые сопровождали воспоминания, едва не довели ее до слез. Фрэнсис ведь предупреждала ее о Елизавете! Правда, Левине не требовались никакие предупреждения, она и без того достаточно хорошо успела узнать королеву. В последнее время та пребывала в хорошем настроении, ведь Дадли больше ни в чем не подозревают – во всяком случае, официально. Он горделиво гарцует рядом с ней, как прежде наслаждаясь ее благосклонностью. Правда, от налета скандала ему не избавиться; скандал намертво пристал к нему, как яичная темпера пристает к старым церковным стенам. Но настроение королевы часто меняется из-за мелочей – характером она все больше напоминает своего отца.

Левина вернулась в студию, где целая армия ремесленников в дневные часы рисовала декорации для большой живой картины. Доставая факел из настенного канделябра, она вдруг увидела огромную тень Киза, старшины дворцовой стражи. Высокий Киз обходил все двери и проверял, надежно ли они заперты. Левина помахала ему рукой и предупредила, что она перед уходом заберет свои вещи.

– Не медлите, не то я могу запереть вас по ошибке, – пошутил он.

– Как поживает ваша жена? – спросила Левина, вспомнив, что в последнее время мистрис Киз нездоровится.

– Она поправится, я уверен.

Левина заметила, как при последних словах он слегка ссутулился.

– И я уверена, – повторила она, когда он продолжил свой обход.

Левина зашла в студию, высоко держа факел, и осмотрела сделанное за день. Сцена в лесу, резные деревья, за ними прячется олень, видны кентавры, которые там и сям выглядывают из-за ветвей. У всех фрейлин костюмы нимф и дриад. Целый день проходила примерка, и портнихи с булавками во рту перешивали платья, подгоняя их по фигурам: сметывали швы, подрубали подолы. Тем временем фрейлины экзаменовали друг друга на знание своих стихотворных реплик.

Из темноты донеслось чье-то прерывистое дыхание. Там кто-то прятался! Левина испуганно ахнула; сердце у нее ушло в пятки. Она оперлась ладонью о стену, надеясь передохнуть и набраться храбрости, но оказалось, что это декорация, которая зашаталась от ее прикосновения. Ее дыхание участилось, она мысленно приказала себе успокоиться и схватила факел. Окружающий мрак рассеялся. У нее за ее спиной со стуком захлопнулась дверь, отчего она вздрогнула. Кто там – Киз? Может быть, он решил, что она уже ушла? Левина прислушалась, надеясь, что раздастся звук задвигаемого засова, хотела крикнуть, что она здесь, но вдруг кто-то сзади осторожно положил руку ей на плечо.

Ахнув, она обернулась, замахнулась факелом, готовясь бороться за свою жизнь, но увидела перед собой густую массу черных кудрей и узнала молодого Николаса Хиллиарда. Он сын ювелира, друга Фокса, который недавно вернулся из женевской ссылки; юноша помогал ей рисовать декорации.

– Вы! – воскликнула Левина.

– Мистрис Теерлинк, простите, если я вас напугал.

Но ведь, подумала Левина, он и собирался ее напугать – закрыл дверь, не подал голоса, не признался, что здесь он. Она обошла его и направилась к двери, вздохнула с облегчением, увидев, что дверь не заперта, и распахнула ее.

– Что вы здесь делали?

– Я заснул.

– Когда-нибудь вы можете погибнуть, если будете спать в таком месте! У вас даже одеяла нет! – Может быть, это и правда, она разбудила его, а дверь захлопнул ветер. Но от его улыбки ей почему-то сделалось не по себе. Может быть, он любит пугать людей – бывают такие мальчишки.

– Знаю, – ответил он. – Но я увлекся…

Отблеск факела упал на разрисованную доску у него за спиной. Левина подошла ближе, чтобы лучше рассмотреть рисунок. Перед ней была группа сатиров, увлеченных разговором. Детали поражали: каждый персонаж был наделен собственным характером. Кроме того, она заметила, что все сатиры напоминают членов Тайного совета. Вот Арундел с выпирающим брюшком; он стоит анфас, уперев кулаки в бедра, и разглагольствует. А рядом с ним Сесил, лощеный, покрытый темной шерстью; его изогнутые рожки отполированы до зеркального блеска, но глаза хитрые; он держит белый жезл, положенный ему по должности как оружие.

– Прекрасная работа, Николас! – похвалила Левина, подходя ближе, чтобы рассмотреть детали; она мысленно ругала себя за то, что позволила увлечь себя воображению. Перед ней просто мальчик, который любит рисовать; поэтому он и задержался после того, как все ушли. – Сколько тебе лет? – Она тронула его руку: ледяная.

– Четырнадцать.

– Что ж, для твоего юного возраста у тебя редкий дар. Но я не хочу, чтобы ты простудился и такой талант пропал понапрасну. Собирай вещи; ты поедешь со мной в Ладгейт. Где ты живешь? – Теперь она казалась себе дурой из-за того, что так испугалась.

– Мистрис Теерлинк, я служу пажом в доме Бодли в Чипсайде.

– И Ричард Бодли позволяет тебе проявить свои таланты художника на службе королеве? Понимаю.

– Он говорит, что рад служить ее величеству любым способом.

– Что ж, Чипсайд находится недалеко от Ладгейта. После мой слуга проводит тебя домой. Должно быть, мистер Бодли волнуется, куда ты подевался, – час уже поздний.

Когда они вышли из дворца, Левина заметила, что веселье переместилось во внутренние помещения. Киз машет ей рукой; он желает им благополучно спуститься с лестницы. Когда они повернули на восток, звуки музыки постепенно стихли. Глаза у Левины привыкли к темноте. По улицам шли вереницы людей. Они возвращались по домам от реки, где смотрели фейерверк; у многих в руках факелы, которые расцвечивают мрак желтыми вспышками. Левина предвкушала ничем не перебиваемые часы работы, хотя ей хотелось лечь спать. Она мечтала поскорее попасть домой, но под копытами лошадей крутились дети и собаки; приходилось ехать шагом, чтобы никого не задавить.

Время от времени ее слуга окликал прохожих:

– Эй, поберегись!

Николас сидел у него за спиной, крепко прижимая к себе кожаную сумку со своими рисовальными принадлежностями, как будто там его самые большие драгоценности – впрочем, возможно, так оно и есть. Левина вспомнила свою первую сумку с рисовальными инструментами, которую подарил ей отец; тогда ей было не больше двенадцати лет. Сестра Герте дразнила ее, потому что она спала, положив сумку под подушку, чтобы, проснувшись ночью, можно было сунуть туда нос и вдохнуть славный меловой запах размолотых пигментов и резкий пряный – гуммиарабика. Эти запахи до сих пор напоминали ей об отце, и воспоминания пробуждали в ней тоску, хотя отец умер уже очень давно.

– Мистрис Теерлинк! – робко позвал ее мальчик.

– Что, Николас? – Ей показалось, что он из-за чего-то встревожен; возможно, боится, что Ричард Бодли будет сердиться на него из-за задержки.

– Я думал… – После паузы он сказал: – Не важно.