Блудов и Сливкин познакомились на выборах смоленской Думы, куда с подачи Великого приора Миша шел под лозунгом «Имя мое Регион». Многолетнюю дружбу Андрея Абрамовича с Блудовым удавалось поддерживать обещаниями сделать последнего губернатором Московской области.

Поминая брата, ушедшего на «Восток Вечный», господин Сливкин блуждал высокопарными словами, огрызками чужих мудростей и придуманными им по ходу цитатами из Ветхого Завета. Когда его эпическая речь приближалась к финалу, в зале появился долгожданный вдовою гость – федеральный министр и земляк покойного Антон Алмазов.

Антон Артурович имел окладистую бороду, четверых детей, излишний вес и славу педераста, навеянную завистниками и светскими хроникерами. Вдова, подскочив с места, принялась хлопотать вокруг министра, высвобождая из-под мужниных родственников два стула, чтобы уместить необъятные телеса Антона Артуровича.

– Мерзкое время, – Мозгалевский презрительно покосился на Алмазова. – Модно быть сталинистом, масоном, педерастом. Сегодня вообще модно быть кем-то.

– Время как время, – пожал плечами Красноперов, собираясь с мыслями. – Послушай, Вов. У них в Донецке не одна такая лаборатория была. Слишком много там бесхозного человеческого материала. Накроем мы их, и в Москве будем копать до талого, кто бы за ними ни стоял. Ты мне веришь?

– Верю или нет, разве это что-то изменит? – вздохнул Мозгалевский. – Надеюсь, что у тебя получится. Но порой мне кажется, что ты боишься докопаться до истины.

– Это не страх, скорее разумная осторожность. Сам пойми, приходится идти по минному полю. Если я завтра погибну или окажусь в Лефортово, то легче никому не станет.

– Правильно. Не ты же следующий за Мишей в деревянный ящик.

– Сдохнуть надо за тебя или спасти? Вова, ты определись, а не включай обиженную барышню. Думаешь, меня от Жукова не тошнит? У Вики, что ни утро, то истерика: печатная машинка, койка в тараканьей коммуналке и ухаживания всякого пролетарского сброда.

Мозгалевский виновато отвел глаза, вспомнив бессонные ночи атомного маршала с Катей Климовой.

– Не замечал за тобой раньше столь нежных беспокойств, – стараясь удержать дрожь в голосе, молвил Владимир.

– Сны отравили наши души. Кругом липкое паскудство, а внутри горький холод. Все вдруг стали чужими, не способными услышать, понять и спасти. У меня остались только ты да Вика. Я хочу сделать ей предложение. Долго сомневался, взвешивал, но почему-то смерть Миши меня убедила окончательно.

– Поздравляю, – Мозгалевский пожал плечами.

– Как только завершат ремонт в бывшей хате Жукова, в Доме на набережной, отметим сразу и новоселье, и помолвку. Только ей не говори, пусть будет сюрпризом.

Последние несколько недель Лубянка, словно адская фабрика, не затихала ни на минуту и ночью, разливаясь огнями, сотрясаясь громыханием сапог, моторов и дверей. Лаврентий Павлович спал по три-четыре часа в день, обуреваемый приливом сил, идей и энтузиазма. Он работал за пределами человеческих возможностей, просчитывая ситуацию на несколько месяцев вперед. Кто бы ни сталкивался с Берией в эти дни, не мог про себя не отметить явную одержимость атомного маршала; будто бы сотня бесов, вселившись в этого человека, рвалась наружу в каждом движении тела и мысли, при этом питался Лаврентий Павлович крайне редко. Причина такого поведения Берии – первитин, к инъекциям которого атомный маршал прибегал несколько раз на дню. Первыми, кто стал использовать наркотики, а именно метамфетамин для укрепления боевого духа, бесстрашия и выносливости, стали нацисты, запустившие в массовое производство бодрящую дурь под коммерческим названием «Первитин». Основными его потребителями сделали танкистов, летчиков и разведчиков вермахта, которым первитин поступал в виде шоколадных плиток. Всего немецкая фармацевтика поставила на фронт тридцать пять миллионов упаковок Panzerschokolade (танкового шоколада). Вожди рейха предпочитали первитином колоться. Метамфетамин получил признание и в японской армии. Первый раз Берия попробовал трофейный Panzerschokolade в 43 году, когда инспектировал фронт. Ощущения пришлись по вкусу атомному маршалу, но промышленный синтез метамфетамина в СССР запустили только в 1946 году.

Гибель Сталина кардинально изменила политическую ситуацию в стране. Вместо подвала Лубянки, куда отец народов собирался спустить Берию, Маленкова, Булганина, Хрущева, Микояна, Молотова и прочих верных своих собутыльников, Лаврентий Павлович поднялся на вершину власти, став полным владыкой карательного левиафана – главой всей репрессивной машины страны.

Кончина семидесятичетырехлетнего Иосифа Виссарионовича протекала долго и мучительно. Берия с Хрусталевым целые сутки не пускали врачей к терзаемому ядом вождю. Когда же медики приступили к реанимации, они могли лишь наблюдать предсмертную агонию отравленного декумарином Сталина. Единственный человек, который мог стать на пути заговорщиков и оперативно вызвать врачей, – генерал Косынкин, но за две недели до смерти своего хозяина он сам получил лошадиную дозу яда.

Торжество Берии не знало предела. Останься жив Сталин, уже весной-летом атомный маршал стал бы главным фигурантом дела о заговоре «врачей-отравителей» и мингрельского дела. Но и праздновать победу Берия не спешил, понимая, что смерть Сталина только открывает дорогу к власти, за которую предстоит еще побороться. Спасенные им от грядущей сталинской чистки верные соратники в трусливом трепете наблюдали, как Берия стремительно захватывает диктаторские полномочия в стране, но уступать власть в советской империи никто из них не желал.

Вечером пятого марта в Кремле началось экстренное совместное заседание Пленума ЦК КПСС, Совмина и Президиума Верховного Совета. На место вождя заступило «коллективное руководство». Еще не остывшее кресло Председателя Совета Министров СССР, по предложению Берии, занимает Маленков. Его первыми замами становятся Молотов, Булганин, Каганович и сам Лаврентий Павлович. Следующее решение, принятое на экстренном заседании, – объединение Министерства государственной безопасности и Министерства внутренних дел в единое ведомство под руководством Берии. Военным министром вместо Василевского назначается Булганин, первым его замом – Жуков.

Фактическая власть в Стране Советов оказалась поделена между Берией и Маленковым. Однако все понимали, что Георгий Максимилианович всего лишь опереточный лидер бутафорской советской демократии.

Завладев главным чекистским мандатом, Берия не медлил ни секунды. Старый соратник нового министра внутренних дел еще по репрессиям 38 года Владимир Деканозов во главе большой группы оперативников вылетает в Тбилиси. Наручники надели на всю партийную верхушку Грузии. Тех, кто имел отношение к расследованию мингрельского дела, этапировали в Москву. Само дело прекратили, обвинения сняли, обвиняемых отпустили. И «врачи-отравители» тоже оказались ни при чем. Дело закрыли, разоблачающие Берию материалы уничтожили, «извергов рода человеческого» возвратили на прежние должности. Семьдесят генералов, отличившихся в масштабном мародерстве и грабеже, по приказу Берии получили свободу, реабилитацию и восстановление на службе. В грядущей схватке за власть благодарные военачальники были Берии очень кстати.