Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Сплошные восклицания! — улыбнулась горничная.
— Восклицания?
— Ну да… О, о, о, о!
— Нет, это не восклицания, это…
Фофанов махнул рукой и, не закончив фразы, развернулся и пошел в кабинет. В последний момент обернулся и сказал:
— Выбросьте эту газету, пожалуйста, а еще лучше — сожгите!
Но горничная «Правду», разумеется, не сожгла. А, наоборот, припрятала ее хорошенько. А потом передала начальству — в Девятое управление, вместе с коротким рапортом. Дошла газета до самого Ульянова, который долго ее разглядывал, несколько раз принимался пересчитывать ноли, но все сбивался. Тер голову, шепотом ругался матом. В конце концов плюнул и решил поручить пересчет начальнику штаба.
«Хотел бы я знать, что это значит, — думал он, — скорее всего — ничего. Кроме того, что Фофанов окончательно сбрендил».
В тот же день Фофанов объявил врачам, что прерывает курс лечения в «Барвихе» и переезжает на московскую квартиру. Врачи уговаривали остаться хотя бы еще на несколько дней. Особенно упорствовал заведующий спецкорпусом — толстый и усатый Олег Палыч, которого Фофанов про себя звал Надзирателем. Тот напирал на необходимость обследоваться у невропатолога. Какое-то светило должно было как раз специально явиться из какого-то академического института, чтобы осмотреть Фофанова.
«Ничего, пусть дома меня посетит», — отвечал он. Надзиратель разводил руками, качал головой с осуждающим видом, дескать, вот какие мы капризные и противные, баре из Политбюро. «Что он себе позволяет, — думал Фофанов. — Интересно, со всеми он так или только со мной?» Но вслух ничего говорить не стал, буркнул только «счастливо оставаться» — и уехал. Надеялся, в квартире можно будет отдохнуть от забот медперсонала. И вообще — от чужих лиц.
Но в первую же ночь по возвращении он проснулся от странных звуков. Вроде бы кто-то громко и нахально разговаривал в квартире. То есть поначалу он был уверен, что это продолжение муторного сна, который снился ему с перерывами уже несколько ночей подряд. Но потом засомневался, уж больно четко и явственно слышались голоса, к тому же противные иголочки бегали по левой руке, ныл живот… Традиционные тягостные приметы яви, а не сна. С другой стороны, какие могли быть в спецквартире чужие люди — ведь она так плотно обложена «девяткой», мышь не проскочит, не то что два мужика с басовитыми голосами. Откуда им здесь взяться?
Фофанов напряг слух. Разговор, кажется, шел в соседней комнате, в кабинете, примыкавшем к спальне.
— Я уж не говорю о втором принципе термодинамики, — возмущенно бубнил один из них.
— И не надо, не надо вовсе о нем говорить! — отвечал второй.
«Что за бред!» — возмутился Фофанов. Не выдержал, вскочил с кровати, охнул от боли в колене, но не дал себе спуску, хромая, потащился в кабинет.
Рывком распахнул дверь.
В комнате было темно, только светился экран включенного телевизора.
Передачи никакой в ночное время быть не могло, поэтому картинка отсутствовала, даже настроечной таблицы не было, и экран излучал слабенький серый свет.
«Да, плохи мои дела, Альцгеймер подступает… вот, телик забыл выключить», — думал Фофанов, нащупывая клавишу с надписью «Выкл».
Телевизор захрипел, свет на экране собрался в одну точку и погас вовсе. «То-то же», — громко сказал Фофанов, постоял еще зачем-то несколько секунд, потом повернулся и пошел в спальню. По дороге посмотрел на большие светящиеся часы на стене коридора. Полтретьего ночи! И главное, вряд ли теперь удастся заснуть до утра, в результате весь день теперь будешь разбитым… Забрался в кровать, натянул одеяло по самый нос — в квартире было прохладно, он сам настаивал на том, чтобы не топили сильно, а то вон у Генерального, да и у других, продохнуть невозможно, ходишь потом весь красный, голова болит…
Фофанов повернулся на правый бок, закрыл глаза…
— Вы с Лукой знакомы? — явственно спросил за стенкой давешний низкий голос.
— С Лукой? Ну так… шапочно… Если мы с вами об одном Луке говорим, конечно.
— Ну, разумеется, об одном. О том, который всем Лукам Лука. Всеобщий предок. И зверьков, и людей всех цветов кожи, и комаров, и клопов, и мышей, и нарциссов.
Дальше последовал такой диалог:
— Да, симпатичный был… Хотел сказать: парень, но это было бы слишком фамильярно. Да и неправильно… Но и не девка, конечно… Нечто — живое.
— А я вот утверждаю, что он был, по большому счету, лужей… Лужей, в которой плавало что-то липкое.
— Да хоть и лужей… Это уж кому кем довелось родиться. Не повод издеваться… Расист несчастный!
Фофанов накрыл ухо подушкой, а потому не слышал, что отвечал на это второй голос, тот, что потоньше. И что ему в ответ доказывал первый.
«Маразматик! — клял себя Фофанов. — Наверняка не ту кнопку нажал… Конечно, я телевизором этим редко пользуюсь, программу «Время» всегда в гостиной смотрю, но все же пора запомнить наконец, как он выключается…»
В конце концов не выдержал, вскочил опять, снова пошел в кабинет.
Экран телевизора был темным. Только в дальнем правом углу комнаты что-то мерцало желтенькое. Фофанов подобрался поближе. Свечение исходило от стоявшего на письменном столе здоровенного радиоприемника «Грюндиг Сателлит 6500». Фофанов приковылял поближе, протянул руку, повернул выключатель.
Желтенькое погасло.
«Ну, все теперь», — сказал он шепотом и пошел спать.
Но заснуть опять не удалось.
Только он примостился под одеялом, как все те же голоса заговорили вновь.
— Каждый знает, — наставительно вещал первый, — лучше сидеть, чем стоять. Лучше лежать, чем сидеть. Разве нет?
— Ну, допустим, — отвечал ему второй.
— Значит, хоть в этом мы согласны… Дальше: если бы не сильнейший, необоримый инстинкт самосохранения, было бы, безусловно, лучше быть мертвым, чем живым.
— Ну вы и скажете тоже!
— Но это ведь очевидно! Жить чрезвычайно хлопотно, часто больно, да и занудно. Причем смысл этого короткого, но тяжкого испытания для подавляющего большинства остается совершенно неясным. Даже для людей, не говоря уже о животных. Так что живем вынужденно. Вопреки нашей воле. И для чего, зачем? Не понять.
Впервые Фофанов задумался над содержанием странного диалога. Подумал: «А ведь неглупые вещи говорит товарищ». Но затем разговор опять ушел в какие-то темные глубины.
— Странно себе представить, — наставительно вещал высокий голос, — чтобы откуда-то, из ничего, возникало желание, стремление стать живым. А без такого стремления — с какой стати идти путем большего сопротивления? Вода ведь всегда течет там, где легче протечь.
— Да, но в результате эволюции, естественного отбора…