Я с трудом удерживалась, чтобы не спросить, где может быть Найал сейчас. Вместо этого спросила:

— В каком смысле — другой?

— У меня пятеро детей. Никто из остальных четырех не проявлял такого любопытства к мироустройству, как Найал. Едва научившись ходить, он забредал в поля, рыл ямки, чтобы увидеть, что там, под землей, выдергивал растения с корнями, чтобы рассмотреть их. Однажды распотрошил все бутоны в этом розарии, чтобы узнать, как выглядит цветок до того, как он распустится. Он лазал на деревья, доставал птенцов из гнезд, мял и ощупывал их, пока они не умирали. — При воспоминании о бессердечном равнодушии сына к красоте и самой жизни ее лицо омрачилось. — Когда ему исполнилось семь лет, он убил беременную кошку и разрезал ей живот, чтобы посмотреть, что у нее внутри!

Я ощущала такой же ужас, какой звучал в ее голосе, и начинала понимать, как бездушное любопытство довело Найала Кавана до тех чудовищных поступков, которые он совершал теперь.

— Так же пренебрежительно он относился и к людям, — продолжала леди Кэтлин. — Он утопил маленькую дочку пастуха, потому что хотел узнать, как долго она сможет оставаться под водой. — Леди Кэтлин замотала головой, не в силах и теперь постичь, как ее дитя могло вести себя столь жестоко. — Он не давал ей высунуться из воды, пока она не перестала шевелиться.

Любопытство должно лежать в основе характера ученого, но Найал Кавана был наделен им явно в переизбытке при полном отсутствии совести и сострадания.

— Сэр Уильям сказал родителям девочки, что это был несчастный случай, дал им денег, поговорил с властями, и те простили Найала, поскольку он был совсем еще ребенком.

Значит, сэр Уильям воспользовался своим богатством и влиянием, чтобы защитить убийцу.

— И что же, Найала никогда не наказывали? — спросила я. — Его никогда не учили тому, что нельзя причинять зло людям?

— Разумеется, учили. — Мое предположение, будто виной всему стали недостатки в воспитании Найала, рассердили леди Кэтлин, ее голос зазвучал резче. — Я говорила с ним бесконечно. Но, судя по всему, он никогда не мог понять, что делает нечто дурное. Я запирала его в комнате, оставляла без ужина, прятала все игрушки, отшлепывала его. Но его это только злило, потому что он считал, что это я не понимаю его. Он приходил в страшное возбуждение, когда открывал нечто новое, — озадаченно сказала она. — И думал, что его должны за это хвалить.

Интересно, считал ли он себя впоследствии заслуживающим похвалы за то, что украл работу своего учителя, что соблазнял жен своих коллег, щеголял своими спорными взглядами, и оскорбляло ли его то, что за все это его критиковали и устраивали ему обструкцию?

— Так же вел он себя и в школе, — продолжала леди Кэтлин. — Вместо того чтобы выполнять домашние задания, читал книги и писал доклады на темы, которые выбирал сам. А когда его наказывали, впадал в ярость. Его выгнали из нескольких школ за то, что он с кулаками набрасывался на учителей. Мы вынуждены были забрать его домой и нанять гувернера. Но Найал повадился ходить в деревню, где пил и устраивал дебоши. Несколько девушек забеременели от него.

— Сэр Уильям все это знал?

— Я пыталась внедрить это в его сознание, — ответила леди Кэтлин. — Но он не хотел это слышать.

До меня доносился голос Слейда, тихо рассказывавшего сэру Уильяму об уликах против Найала. Сэр Уильям отвечал громко и сердито:

— Записи в тетрадях. Научные атрибуты. Все это не доказывает, что мой сын — убийца. Вы все извращаете, чтобы сделать из него преступника!

Нежные черты лица леди Кэтлин свело судорогой боли.

— Он никогда не хотел верить, что с Найалом что-то не так.

— Значит, он ничего не предпринимал?

— Ничего. Пока Найалу не исполнилось шестнадцать. Тогда в Дублине вспыхнул мятеж: студенты-католики восстали против английского владычества. Найал присоединился к ним, хотя не был католиком.

— Вы не католики? — Меня это удивило, я считала, что все Кавана католики, как большинство ирландцев.

— Нет. Мы протестанты.

Теперь я вспомнила, что среди ирландского дворянства многие действительно приняли протестантство.

— Но, насколько я понимаю, в Англии Найал был пламенным католиком. Он агитировал за права католиков и даже присоединился к местному отделению «Молодой Ирландии» во время революции 1848 года.

— Да, он принял католицизм, — сказала леди Кэтлин. — Отец был в ярости.

Вероятно, он сделал это именно для того, чтобы разозлить отца. Возможно, у него была врожденная потребность противостоять любой власти; а может, таким образом он реализовал свое извращенное стремление к наказанию, которое всегда так гневило его. Позиционируя себя ирландским католиком в Англии, он, безусловно, навлекал на себя осуждение.

— И что случилось с ним во время того восстания?

— Он заколол констебля, — ответила леди Кэтлин. — Полиция арестовала его и отправила в тюрьму. Сэр Уильям винил во всем друзей Найала, беспорядки в Ирландии — словом, кого и что угодно, кроме самого Найала.

Позади по-прежнему слышался ровный, неумолимый голос Слейда.

— Кто-то подбросил эти улики, — перебил его сэр Уильям.

— Кто? — спросил Слейд.

— Может, ваше правительство, — предположил сэр Уильям. — В нем полно тех, кто готов заткнуть рот любому выступающему за права ирландцев.

— Сэр Уильям полагал, будто единственное, что требуется Найалу, это смена обстановки, — продолжала леди Кэтлин. — Он использовал свое влияние, добился, чтобы с Найала сняли все обвинения и приняли в Оксфорд. Мы надеялись, что, получив достойное образование, он найдет лучшее применение своим способностям. Но когда он был там…

— Я знаю, — перебила я, чтобы избавить мать от мучительной необходимости описывать неприглядные события жизни сына в Англии.

— Я молилась, чтобы он осознал свои ошибки и исправил их, — печально сказала леди Кэтлин. — Но в глубине души знала, что чего-то недоставало в нем с самого начала. Понятия нравственности, способности принимать в расчет других людей. Когда я увидела его в последний раз, все мои надежды рухнули.

— Когда это было? — спокойно спросила я, стараясь не выдать своего нетерпения.

— В начале мая. До того он не был дома три года и так изменился, что я с трудом узнала его. Он был невероятно тощ — кожа да кости. Длинные волосы, неопрятная борода. Вид и запах у него были такие, словно он не мылся и не спал много дней. И взгляд дикий, как у безумца. Он сказал, что попал в беду. Когда мы спросили его, в какую беду, объяснить не пожелал. Только умолял защитить его. Сэр Уильям сказал, что он может остаться здесь, мы считали, что именно этого он хочет, ведь он привез с собой чемоданы и какие-то баулы.

Внутренняя дрожь сотрясла весь мой организм. Видимо, при бегстве Найал не все оставил в своем уайтчепелском доме и в лаборатории. Прихватил ли он с собой компоненты своего оружия?