Притворяться спокойной я больше не в силах. Мои собственные слова разволновали меня не на шутку. Мистер Риверс слушает, смотрит, потом наклоняется и осторожно берет книгу с подставки.

— Ваш дом, — шепчет он, наклоняясь к самому моему лицу, — дом для умалишенных. Так вы часто вспоминаете о нем? Думаете о своей матери и ощущаете в себе ее безумие?.. Мистер Лилли, вот ваша книга. — (Это дядя обернулся к нам.) — Можно мне ее взять? Не могли бы вы показать мне, сэр, по каким признакам можно судить, что она редкая?

Все произошло очень быстро, и слова его ужасно меня напугали. А я не люблю, когда меня пугают. Я не люблю неожиданностей. Но сейчас, когда он отошел с книгой к камину, я минуты две сижу в растерянности. Наконец до меня доходит, что я сижу, прижав руки к груди, и сердце мое лихорадочно стучит. Я села в темном углу — здесь так темно, что ткань юбки сливается с диванной обивкой, а рука моя, на густом и темном бархатном фоне, белее рисовой бумаги.

Я не упаду в обморок. Это только в книгах девицы так делают — из-за мужчин. Но, наверное, я изменилась в лице, потому что мистер Хотри, с улыбкой поглядев в мою сторону, сразу перестает улыбаться.

— Мисс Лилли! — говорит он. Подходит ко мне и берет за руку.

Мистер Хасс тоже подходит ближе.

— Дитя мое, что случилось? — И хватает за локоть.

Мистер Риверс оборачивается. Дядя кривит губы.

— Ну что еще? — говорит. — Что такое? — Он закрывает книгу, заложив пальцем страницу.

Звонят в колокольчик, вызывают Агнес. Та приходит, смущенно смотрит на джентльменов, кланяется дяде, и вид у нее испуганный. Ведь еще нет десяти часов.

— Со мной все в порядке, — говорю я. — Не беспокойтесь. Я просто устала, вот и все. Прошу меня извинить.

— Извинить? Ну вот еще! — восклицает мистер Хотри. — Это мы должны просить у вас прощения. Мистер Лилли, вы тиран — совсем замучили племянницу. Я всегда вам это твердил, и вот вам доказательство. Агнес, помогите хозяйке встать. Осторожнее ведите.

— Вы сможете сами подняться по лестнице? — беспокоится мистер Хасс.

Он вышел в холл, чтобы проследить, как мы пойдем наверх. Рядом с ним — мистер Риверс, я на него не смотрю.

Когда дверь за нами закрывается, я отталкиваю Агнес и ухожу к себе в спальню — ищу, чем бы охладить лицо. В конце концов подхожу к камину и прижимаюсь щекой к поверхности зеркала.

— Юбки, мисс! — кричит Агнес и кидается спасать их от огня.

Я словно потерялась — это так странно. Часы молчат. Когда наконец раздается звон, мне получше. Я не хочу думать о мистере Риверсе: о том, что он обо мне знает, и как узнал, и к чему были его туманные намеки.

Бьют часы. Я отхожу от камина, и Агнес начинает меня раздевать. Сердце мое бьется ровнее. Она укладывает меня в постель, задергивает полог. Ночь как ночь, как десятки других. Я слышу, как она возится в своей горнице, развязывает платье — если я подниму голову и гляну в щель между занавесями, то увижу, как она стоит на коленях, крепко зажмурясь и сложив руки на груди, словно ребенок, и шевелит губами. Она каждый вечер молится, чтобы ее забрали домой.

Пока она молится, я открываю шкатулку и шепчу горькие слова материнскому портрету. Закрываю глаза. «Не хочу на тебя смотреть!» — говорю я мысленно, но тотчас же понимаю, что если сейчас не посмотрю, то всю ночь буду лежать без сна и мучиться. И я заглядываю в ее бесцветные глаза. «Вспоминаете свою мать? — спросил он. — Чувствуете в себе тоже безумие?»

Чувствую ли?

Убираю портрет и зову Агнес, чтобы принесла мне стакан воды. Капаю лекарство — потом, не надеясь, что оно подействует, добавляю еще каплю. После этого ложусь и лежу смирно, откинув волосы на подушку. Пальцы мои, затянутые в лайковые перчатки, начинают мелко подрагивать. Агнес стоит рядом и ждет. Она тоже распустила волосы — ужасные рыжие космы, огненно-красные на фоне белой ночной сорочки. На шее у нее темнеет пятно — может, тень, а может, синяк.

Чувствую, как терпкое лекарство разливается по телу.

— Все, — говорю я. — Можете идти.

Слышу, как она забирается на кровать, возится с одеялом. Потом — тишина. Спустя некоторое время слышится скрип, шорох, пощелкивание: это в часах работает механизм. Я лежу и жду, когда придет сон. Но сон не приходит. Наоборот, во мне вдруг поднимается какое-то беспокойство, руки и ноги подергиваются. Слышно, как кровь стучит в висках, все тело горит. Я поднимаю голову и тихо зову: «Агнес!» Она не слышит, а может, слышит, но боится откликнуться. Звук собственного голоса в конце концов успокаивает меня. Я вытягиваюсь на кровати и замираю. Часы снова принимаются ворчать, потом бьют. И тут вдали возникают новые звуки. Дядя мой рано ложится. Я слышу, как закрывают двери, слышу шаги на лестнице. Джентльмены вышли из гостиной и расходятся по своим комнатам.

Наверное, я заснула, но если и заснула, то лишь на минуту. Потому что неожиданно открываю глаза — будто кто-то меня разбудил. И понимаю, что разбудил меня не звук, а движение. Движение и свет. За пологом кровати ярко вспыхнул ночник, высветив стены и оконные стекла.

Словно дом вздохнул.

Я понимаю, что эта ночь — не такая, как обычные ночи. Как будто услышав зов, я встаю. Подхожу к двери смежной горницы и прислушиваюсь, чтобы убедиться, что Агнес спит. Потом беру лампу и, не обуваясь, перехожу в гостиную. Подхожу к окну и встаю у подоконника, прижав сложенные ковшиком ладони к оконному стеклу. И вглядываюсь в темноту за окном, туда, где по краю лужайки тянется полоса хрусткого гравия. Поначалу я ничего не вижу. Потом слышу внизу осторожные шаги — один шаг, потом другой, еще тише. Потом вспыхивает спичка — я вижу, как ее огонек высвечивает длинные пальцы, потом вижу лицо — от пламени оно похоже на маску с провалами вместо глаз.

Ричарду Риверсу тоже не спится. Вот и ходит по лужайке, дышит воздухом.

Холодновато для прогулок. Над кончиком его сигареты витает дымок. Я вижу пар от его дыхания — и вьющийся легкий дым сигареты. Он поднимает воротник. Потом останавливается и смотрит наверх. Похоже, он знал, что увидит. Он не кивает, не делает мне никаких знаков — просто смотрит на меня, и все. Огонек сигареты то гаснет, то вспыхивает, то снова гаснет.

Он чуть поворачивает голову — я догадываюсь, что он делает. Он изучает дом. Считает окна.

Он прикидывает, как добраться до моей комнаты! И, уяснив маршрут, бросает сигарету и давит ее каблуком. Потом идет обратно по гравийной дорожке, и кто-то скорее всего, мистер Пей — впускает его в дом. Мне отсюда не видно. Слышно только, как открывается парадная дверь, всколыхнув стоялый воздух. Лампа моя вновь вспыхивает, стекла в окне звенят. Однако на этот раз впечатление такое, что дом затаил дыхание.

Я отступаю от окна, зажав руками рот, и смотрю на свое отражение в черном стекле — лицо мое будто зависло в пространстве. «Он не придет сюда! — думаю я. — Он не посмеет!» А потом: «Нет, придет».