Надо было узнать о детях Самсоновых все, что возможно, — каждую деталь. Но не спрашивать родителей: вся информация должна поступать из независимых источников.

Он набрал номер Павлова. Ждать пришлось долго. Опер поднял трубку, когда Смирнов уже решил, что тот не ответит.

— Это снова я.

— Почему я не удивлен? Ты знаешь, который час?

— Половина восьмого.

— Во-во!

— Дело не терпит отлагательств.

— Оно у тебя никогда не терпит. Так же, как и ты, — послышался вздох. — Знаешь, на исправительных работах такого шустрого и исполнительного, как ты, уже давно придушили бы сокамерники. Чтобы не поднимал планку.

— Я пока что по другую сторону колючей проволоки, — заметил Смирнов, уже привыкший к тому, что Павлов все время жалуется. Но опер делал то, что ему поручали, быстро и тщательно, никогда не халтурил, так что на него можно было положиться — а это дорогого стоит.

— Только это тебя и спасает! — проворчал Павлов. — Ладно, говори, что нужно. Я записываю.

— Узнай, в какую спортивную секцию ходят дети Самсоновых.

— А сам ты их спросить не можешь? Мне и так дел хватает.

— Хочу быть уверенным, что получил подлинную информацию.

— Думаешь, они тебе наврут, что ли?

— Мало ли.

— Господи, как же ты достал, Валера! Ладно, узнаю.

— Побыстрее.

— Дай мне пять минут. Может, десять.

Павлов перезвонил через четверть часа.

— Они ходят в три секции, — сообщил он. — Не считая театральной студии. Во-первых, легкая атлетика, во-вторых, рукопашный бой — кстати, они уже кандидаты в мастера спорта, — в-третьих, спортивный альпинизм. Кроме того, Максим занимается в радиотехническом кружке.

Смирнов осторожно перевел дыхание.

— Теперь слушай, что ты еще должен узнать, — проговорил он ровным голосом.

— Тоже срочно?

— Да, прямо сейчас.

— Жаль, что я не джинн! — вздохнул Павлов.

— Почему?

— Твои три желания уже давно закончились бы, и я был бы свободен.

— Хорош трепаться, это важно!

— Ладно, извини.

— Выясни, один приезжал Самсонов в НИИ в субботу утром или с детьми.

— Ладно. Дались тебе их дети.

— Работай.

— Только это и делаю.

Смирнов ждал двадцать минут. Впереди показался «Фаэтон». Катер нагонял его, подпрыгивая на волнах. Полицейский смотрел на теплоход, не в силах отвести взгляд: что там, на борту? Не пора ли позвонить Дымину и начать действовать решительно, даже если он ошибается? В конце концов, чем он рискует? Ну будет выглядеть дураком — подумаешь, велика беда.

Смирнов уже хотел набрать номер опера, но в это время зазвонил телефон — это был Павлов.

— Ну?! — почти крикнул Смирнов.

— Да, с детьми.

— Спасибо, — проговорил следователь, чувствуя, как сердце начинает колотиться в груди.

— Может, объяснишь?

— Потом обязательно.

— Ладно. Еще что-нибудь надо? Говори уж сразу.

— Запиши номер телефона. Проверь, чей он.

— Это легко. Давай.

Смирнов вытащил блокнот и продиктовал оперу телефон, который взял у Вырина.

— Уже забиваю в базу данных, — пробормотал Павлов. — Не вешай трубку. Та-ак… ага, вот. Блин, Валер! Знаешь, чей это номер?!

— Базарова?

— Да! Ты знал?

— Догадывался.

— Что это значит? Где ты взял этот номер?

— Потом все объясню, сейчас некогда.

— Ладно, как скажешь. Еще что-нибудь узнать надо?

— Пока нет. Если что, я позвоню.

Павлов фыркнул в трубку.

— Кто бы сомневался!

«Фаэтон» был совсем близко. Можно было различить матросов, мелькающих на палубах.

— Сколько еще плыть? — спросил Смирнов водителя катера.

Тот откинул капюшон желтого дождевика и обернулся. Оскалился.

— Минут пять, не больше!

— Отлично, — пробормотал Смирнов.

Пять минут ничего не решали, можно было подождать, пока его примут на борт. Когда катер подошел к правому борту, с теплохода уже спустили веревочную лестницу. Следователь ухватился за нее и принялся карабкаться вверх. Одновременно его подтягивали матросы. Не прошло и минуты, как Смирнов оказался на палубе. Он понимал, что ему нужен тайм-аут — небольшой перерыв, чтобы привести в порядок мысли и принять окончательное решение. Он чувствовал, что над ним витает ощущение опасности, но не мог понять, в чем оно заключается. Для этого нужно было полностью возвести башню-версию — так, чтобы ни один кирпичик не вываливался.

Итак.

Театр. «Гамлет». Цитата о флейте. Спортивные ботинки небольшого размера, которые лучше всего подходят для карабканья вверх — по склонам гор. И ведь Дымин уже упоминал о театральной студии и альпинизме — он тогда не придал этому значения. Плюс рукопашный бой. Сильные, ловкие дети, не боящиеся насилия. Умеющие забираться по стенам, имеющие возможность открыть окна в лаборатории, когда были там вместе с отцом, затем спустить оттуда бутыли со спиртом, взять ключи от «Волги» и гаража. Присматривавшие за сумкой Викуловой, пока она плясала с Кожиным. Сумкой, где лежали ключи. Откуда они взяли сведения о Големе? Наверняка в своей школе для особо одаренных детей или из книги Майринка, найденной дома у Самсоновых. И еще иллюстрация с Фаэтоном, вырванная из книги о мифах, — тема, которую они проходили в прошлом году. Это Смирнов знал со слов Нины, которая была всего на год младше близнецов. Скорее всего, они читали ту же книгу, что и она, только на год раньше.

Все складывалось в единую картину преступления — каждая деталь. Чувствующий свою вину перед детьми Базаров написал им письмо — покаялся в грехах. И дети узнали правду. О том, что их подменили, что пичкали препаратами, пытаясь подогнать под стандарты генетической программы. Военной программы. Они смотрели фильмы и мультики, читали комиксы. Они поняли, что их готовят на роль идеальных солдат, убийц. И они решили соответствовать этой роли, наказать своих создателей их же оружием. Так сказать, за что боролись, на то и напоролись. Вот откуда ассоциации с Големом, восставшим против своего творца! Умные дети, обозленные дети, дети, побеждающие Жеребина в стратегических играх. Они придумали план и сделали это быстро. Обида заставила их оставлять знаки — им хотелось, чтобы люди понимали, что их обидчики наказаны за дело.

Кто стал их жертвами? Те, кто стоял у истоков. Марухин, Кожин, Базаров, которого не спасло даже покаяние, Липин, лишивший их настоящих родителей. Кто был на очереди? Ответ пришел сразу: Самсоновы! Они заплатили акушеру и изображали родителей двойняшек. Стало ясно и то, почему профессор так боялся, что Жеребин узнает правду: контора четырнадцать лет оплачивала программу, которой на самом деле не существовало. Марухину со товарищи не удалось клонировать человека и вырастить его. Вместо этого они, не желая терять финансовую поддержку, подкупили Липина и выдали чужих детей за блестящий результат собственной работы. А затем многие годы подгоняли генофонд Максима и Ксюши под требования программы при помощи соответствующих препаратов. Бирюков, конечно, готовил эти лекарства в течение последних трех лет, но он не знал о махинациях своих коллег и действительно верил, что двойняшки — клоны. И считал материалы так называемых исследований (на деле — чистой фальсификации) бесценными.