– Нет, я, – возразила ему Ишрак. – Он не станет обнажать меч на женщину. А вы можете меня подстраховать.

Лука порылся в кармане и нашел два колечка Изольды.

– Держи.

Ишрак приняла их и моментально узнала.

– Она отдала тебе кольца своей матери?

– Да-да! – В своей целеустремленности Лука не оценил важность этого дара. – Иди к нему, Ишрак. Попробуй что-то сделать.

Джузеппе подвел гондолу к причалу. Ишрак поднялась по ступенькам и пошла в сторону охранника, стараясь двигаться по центру набережной, чтобы он мог наблюдать за ее медленным приближением. При этом она развела руки, демонстрируя отсутствие вооружения.

– Масаа Эльхейр, – произнесла она издали, говоря по-арабски.

Он положил руку на эфес меча.

– Не подходи! – приказал он. – Тебя занесло далеко от дома, девочка.

– И вас тоже, воин, – отозвалась она почтительно. – Но мне надо бы с вами поговорить. Мой господин желает побеседовать с одним из галерных рабов. Если вы ему разрешите, он заплатит вам за вашу доброту. Он – фаранж, чужак и христианин, а рабом стал его отец. Он мечтает увидеть лицо отца. Вы совершите доброе дело, позволив им переговорить через окно. И вы будете вознаграждены.

– Насколько хорошо он меня вознаградит? – заинтересовался охранник. – И никаких английских ноблей! Я знаю, что они дешевле грязи. Не пытайся меня обмануть.

В ответ она продемонстрировала золотое кольцо.

– Это за разрешение подойти к окну, – сказала она. – И второе такое же – за то, что мы благополучно уплывем.

– Пусть подходит один! – потребовал мужчина.

– Как пожелаете, – послушно ответила Ишрак.

– Давай мне кольцо, уходи к гондоле и присылай его. Гондольер и все остальные должны оставаться на месте. У него будет несколько минут, не больше.

– Согласна, – отозвалась Ишрак.

Она махнула рукой, показывая, что собирается бросить кольцо, а он прищелкнул пальцами, показывая, что готов. Она метко перебросила кольцо ему и ушла к гондоле.

– У тебя мало времени, а в конце разговора он должен получить второе кольцо, – сообщила она. – Но к окну подойти можно. Говорить он разрешил только несколько минут.

Лука выскочил из гондолы и стремительно взлетел вверх по лестнице. Кивнув охраннику, он тут же подошел к окну. Оно оказалось довольно высоким, но рядом нашлась какая-то бочка. Лука подкатил ее к решетке и запрыгнул на нее. В полумраке он едва мог различить помещение, полное спящих мужчин, от которых разило усталостью и болезнью.

– Гвиллиам Веро! – позвал он хриплым шепотом. – Гвиллиам Веро, ты тут?

– Кто его зовет? – раздался приглушенный ответ.

Ахнув, Лука узнал говор родной деревни и дорогой голос отца.

– Отец, это я! – воскликнул он. – Отец! Это я, твой сын Лука!

Последовало молчание, а потом шорохи. Кто-то из мужчин обругал Гвиллиама, неуверенно перебирающегося через спящих к окну. Глядя сверху внутрь, Лука увидел бледное лицо отца, вставшего на низкий пол под окном.

– Это ты! – взволнованно проговорил Лука. – Отец! – Он изо всех сил вцепился в оконную решетку: при виде отца у него подогнулись ноги. – Отец! Это я, Лука! Твой сын!

Старик, чье лицо под обжигающим солнцем на палубе галеры обветрилось и покрылось глубокими морщинами боли, вглядывался в окно, через которое заглядывал Лука.

– Я пытался тебя выкупить, – взволнованно говорил Лука. – Байид отказался брать монеты. Но я достану чистое золото. Я куплю тебе свободу. Я приду за тобой.

– Ты знаешь, где твоя мать?

Его голос звучал глухо: ему редко приходилось разговаривать. Когда они налегали на весла, повинуясь ритмичному бою барабана, они вообще не говорили. По вечерам, когда их отпускали поесть, говорить было не о чем. Через год он перестал плакать, а через два года – перестал молиться.

– Я ее ищу, – ответил Лука. – Клянусь, что найду и тоже выкуплю.

Наступило молчание. Лука с изумлением понял, что, получив возможность поговорить с давно потерянным отцом, он не находит слов, чтобы высказать все, что хотел бы.

– Ты испытываешь боль? – спросил он.

– Постоянно, – получил он мрачный ответ.

– Я так скучал по тебе и по матери! – тихо сказал юноша.

Старик отхаркнул мокроту и сплюнул.

– Считай, что я умер, – только и сказал он. – По-моему, я умер и оказался в аду.

– Я не стану считать тебя мертвым! – страстно возразил Лука. – Я выкуплю тебя и верну на нашу ферму. Ты снова будешь жить так, как раньше. Мы будем счастливы.

– Я не могу думать об этом, – глухо сказал его отец. – Я сойду с ума, если буду об этом думать. Уходи, сын, оставь меня в аду. Я не могу мечтать о свободе.

– Но я…

– Нет! – сурово оборвал он его.

– Отец!

– Не зови меня отцом, – холодно бросил он. – У тебя нет отца. Я для тебя умер, как и ты для меня. Я не могу думать о твоем мире, твоих надеждах и твоих планах. Я могу думать только о каждом дне и каждой ночи, а потом – о следующих. Единственная надежда на то, что я умру этой ночью, и все закончится.

Он повернулся, собираясь уйти в темноту своей тюрьмы – и Лука увидел рубцы от бича у него на спине.

– Отец! Не уходи! Конечно, я буду называть тебя отцом, конечно, я тебя выкуплю! Ты можешь надеяться! Я никогда тебя не брошу. Я никогда не прекращу тебя искать. Я ведь твой сын!

– Ты – подменыш! – бросил Луке Гвиллиам Веро. – Ты мне не сын. Ты сказал, что выкупишь меня – но не выкупил. Ты говоришь, что вернешься, но мне невыносимо надеяться. Ты это понял, чужак? Мне невыносимо надеяться. Я не хочу думать о моей ферме, о моем сыне, о моей жене. Я сойду с ума, если буду думать о таком – и жить вот так, в аду. У меня нет сына. Ты – чужак. Ты – подменыш. У тебя нет причин меня выкупать. Уходи и забудь обо мне. Я для тебя умерший чужак, а ты для меня – мальчишка-подменыш.

Луку трясло от переполняющих его чувств.

– Отец! – прошептал он. – Не говори со мной так… Ты же знаешь, что я…

Гвиллиам Веро отошел от решетки, так что Лука видел теперь только темноту.

– Хватит! – резко сказал охранник.

Он махнул рукой, приказывая Луке слезть с бочки и уходить. Когда Лука помедлил, он взялся правой рукой за рукоять своего ятагана, а левой потянулся к висящему на поясе мушкету.

Ишрак сошла с гондолы и, держа кольцо высоко над головой, медленно пошла по пристани.

– Идем, Лука, – мягко сказала она.

Он с трудом слез с бочки и ухватился за ее край, чтобы не упасть: у него подогнулись колени.