Я приблизил лицо девушки к своему, и ее глаза, расширившиеся, как у совы, вцепились в меня взглядом с яростью хорька. Висеть ей было неудобно, и это понятно – вверх ногами висеть никому не понравится.

А вот не хулигань! Веди себя пристойно, как полагается… хм‑м… кому? Всем полагается! Особенно золотоволосым фейри!

– Успокоилась? Если отпущу, будешь себя вести как взрослая девушка, а не как взбалмошная дура?

– Буду, – прошипела она сквозь зубы холодно, многообещающе, с прищуром глаз. Как бы задницу не прижарила огненным шаром! С нее станется!

Интересно, если помрет мой носитель, когда я нахожусь в его теле, – умру ли и я или успею выскочить? Можно и не успеть, тогда я умру вместе с телом. Впрочем, мне не привыкать!

Перевернул, поставил бунтарку наземь, внимательно следя за ее ногами. И не зря – тут же вскинулась, попыталась заехать мне по прежнему тупо ноющему многострадальному адресу. Не вышло – ушибла голень о вовремя подставленную пятку, запрыгала на месте, матерясь, как грузчик сельмага.

– Прекрати ругаться! Если можешь – займись воротами. Нет – пошла отсюда! Домой! То есть – в университет! Мне здесь бесполезные дуры не нужны! (Сказанул и подумал: а полезные дуры бывают? И тут же почему‑то всплыла картинка, фотография одной из земных моделей – дура дурой, двух слов связать не может, но ведь полезна! Хотя бы и раз в день…)

Глянула искоса, скривилась, потом отошла шагов на десять (ее шагов!) и начала что‑то бормотать, поводя руками, будто что‑то скатывала в ком. Мне ничего не сказала, но я сообразил и отошел подальше – невзлюбил я что‑то эту самую магию, не понравилась она мне! До тошноты – как некогда кошки!

В магии есть что‑то противоестественное, ненаучное, против чего мой просвещенный мозг протестовал со всей своей революционной большевистской яростью: «Этого не может быть потому, что не может быть никогда!» И все тут сказано! Гнездится вот где‑то далеко в душе моей знание о том, что магии не существует, что она – продукт испражнения писателей‑фантастов, пишущих дурацкие книжки‑фэнтези и морочащих головы страдальцам‑читателям! Материалисты мы, и ничего с этим не поделаешь – возраст уже не тот. Наверное. Уже не переучишь. Хотя… всякое бывает.

Ба‑бах! Тр‑р‑р‑р… х‑х‑хр‑р‑р…

Огонь! Дым! Треск и скрежет!

Створка медленно и важно грохнулась наземь, подняв облако пыли!

Ворота чадили черным дымом – после такой серии файерболов еще удивительно, как это удержалась вторая половина ворот? Эффект был таким, как если бы некто жахнул по ним из РПГ‑7 – дважды! Или трижды! Знатно получилось, хорошая работа!

О моей оценке этого скромного вклада в общее дело я тут же сообщил мелкой «эрпэгэшке», после этого девица утратила напыщенно‑злобный вид и великодушно простила мне мои оскорбительные действия и высказывания в адрес некой великой волшебницы. О чем я был извещен в должной форме, видимо, – принятой при дворе короля фейри. (Радуйся, дебил, что ты дорог Ами, а то бы я тебя в порошок стерла! Тьфу на тебя, животное! У‑у‑у‑у! Два раза – тьфу! Поганец лохматый! Ладно, прощаю, засранец!)

Дорога к хранилищу трупов была открыта.

Странно, но после такой вот артподготовки нам навстречу не вышел ни один из тех, кто должен был радеть за чистоту и благость на вверенной ему территории. Куда подевались хранители покоя и покойников – одному богу известно.

Но ведь кто‑то тут был! Кто‑то ведь выглядывал в «кормушку», посылал нас в дальний эротический поход! И где же теперь этот гад ползучий?!

Надо сказать, что я недолюбливаю хамов. Особенно заседающих в присутственных местах. Ну вот почему мелкий клерк где‑нибудь в контролирующих и разрешающих органах в один недобрый день возомнил, что он важнее, умнее и вообще лучше, чем я, пришедший к нему за справкой? Лучше, чем любой из посетителей, волей недоброй судьбы попавших к нему на прием?

Вот пример – какой‑то козел ни с того ни с сего вдруг решил, что на своем месте кладбищенского сторожа – или как он там у них называется – может послать на хрен посетителя, вместо того чтобы просто осведомиться, что тому нужно? И выслушать просьбу несчастного выкопать гроб, в котором лежит портрет умирающей девушки! И пойти навстречу просьбе доброго человека, помочь ему восстановить справедливость!

А теперь чего? Превратили доброго человека – в очень злого человека! И притом – очень сильного злого человека! Некоторые люди не понимают, когда надо остановиться на своем темном пути. Приходится подсвечивать им дорогу, иногда – фонарем, поставленным под глаз.

И вот надо было этак со мной поступать?!

Этот вопрос я получил возможность задать буквально через несколько минут, когда после недолгих поисков и размышлений о возможной трагической судьбе сторожа обнаружил его в двухэтажном здании, больше напоминающем храм, чем контору кладбищенской администрации.

Впрочем, как оказалось – это и был храм, только вот в неурочное время, само собой, никакого жреца здесь не наблюдалось. Лишь в дымину пьяный сторож, три его подельника, личности отвратительного, орангутангоподобного вида, и четыре дамы средних лет, со следами бурной жизни на неотягощенных интеллектом лицах.

Кроме того типа, что выглядывал в «кормушку», все были абсолютно голы. Мужик, которого я посчитал за сторожа, был частично одет – выше пояса рубаха, жилетка, все, как полагается. Ниже пояса – ничего, кроме черных курчавых волос и грязи, вперемешку с чем‑то желтым и вонючим, не оставляющим сомнения в происхождении этого вещества, услады для огородных растений. Навоз, если проще. И скорее всего – произведенный этой человекоподобной долбоособью. Если только он не повалялся в чужих испражнениях, коими было «заминировано» пространство вокруг трупообразных гуманоидов.

Я смотрел на все это безобразие, а в голове вдруг всплыли бессмертные строки:

На вересковом поле,

На поле боевом,

Лежал живой на мертвом

И мертвый – на живом.

Это сборище полудурков на самом деле напоминало поле битвы, вот только вереском здесь и не пахло. Пахло потом, перегаром, пролитым вином, грязными женщинами и не менее нечистыми мужчинами. А еще – нечистотами, как в придорожном сортире.

Я однажды зашел в такой сортир, ведомый страданиями по съеденному в кафе беляшу, так у меня потом полчаса слезились глаза и першило в бронхах – мерзкие испарения едва не отравили меня на всю оставшуюся жизнь. Вот и тут – дух стоял такой, что хоть топор вешай, аж ноздри щипало!

Элена, которая вошла следом, ойкнула, выбежала наружу и с полминуты стояла за углом, прижав ладонь к своему прелестному ротику. Однако надо отдать ей должное – удержала, не отяготила мое обоняние еще и запахом содержимого своего желудка.

Вздохнув, я уцепился за ногу сторожа и поволок бревнообразное бесчувственное тело на улицу, надеясь, что свежий воздух горных вершин, виднеющихся километрах в пяти от нас, хоть немного, да отрезвит этого гоминида.