оглядываемся, рассматриваем этикетки: Советский Союз представлен широко, и не только конфетами. Но где здесь правда, а где игра на том, что покупатель предпочитает знакомые с детства продукты? Откуда икра? Вам ответят: из Союза. Скорее всего так и есть. Откуда конфеты? Может, делают сами, где-то неподалеку, на тихих одноэтажных улицах, примыкающих к главной. Откуда польские колбасы? Говорят, из Польши. Может и так. Но на Манхэттене, в нижней части города, на 1-й авеню, есть знаменитая лавка Куровицкого, где продают польские колбасы собственного изготовления, с утра они обычно горячие. Лавка расположена в славянском районе города, там живут поляки, украинцы, чехи. И хотя цены у Куровицкого высокие, народу у него в лавке всегда много. Люди вокруг небогатые, но лучше купить немного, но свое, национальное.

Откуда берутся товары на Брайтон Биче? Неизвестно. В Нью-Йорке бытует старое присловье: «Если вы видите на галстуке наклейку «сделано в Италии», знайте, сделано в Бруклине». К этому вопросу — откуда что берется, мы еще вернемся.

А пока дальше по улице Брайтон Бич-авеню.

Вот книжный магазин. Называется он «Черное море». Входим. Книги, изданные в основном в Советском Союзе. Много собраний сочинений. Много разрозненных томов. Раздел эмигрантской литературы. Все стоит как-то разнобойно, врастреп, никакой системы. У кассы справа полная пожилая женщина, громко разговаривает по телефону. Покупателей мало. Скромная пожилая пара, средних лет высокий человек и мы двое.

— Ну почему у тебя все не как у людей, Муся? Думаешь, все беды валятся только на тебя? — говорит хозяйка невидимой собеседнице. — Думаешь, мне хорошо, да? Подъехали утром бульдозеры, разрыли тротуар, поставили флажки… Откуда я знаю зачем. Американцы. Покупателей? Да нету их сегодня, — говорит она, будто неуютный ангар ее магазина совсем пуст. — Грубят, говоришь, а кому не грубят! На то и дети, чтоб грубить! В Союзе не грубили? Боже, да они просто выросли! Все, звони через полчаса, у меня покупатель.

Хозяйка или продавщица вешает трубку и тут же, без всякого перехода:

— Давно вы к нам не заглядывали, молодой человек. Опять проездом? Из Бостона? Говорят, Бостон красивый город, совсем как Ленинград. Вас кто интересует? Лимонов? Есть Лимонов. Почем? Двадцать долларов. Берите. Вы же обычно много покупаете. Вам нужны журналы из Союза? Это у «Камкина» журналы. Были у них? Нету? Журналы сейчас дефицит, перестройка. Новый диск Пугачевой не хотите? Тургенев? Какой вам нужен Тургенев?

— У нас один Тургенев, — отвечает ей высокий тощий человек в легкой походной куртке, кедах, с сумкой через плечо. — «Записки охотника» есть?

— Вы что, русскую литературу продаете?

— Нет, я компьютерами занимаюсь.

— Боже мой, счастливая ваша мама, компьютерами. Могли бы почаще к нам заглядывать.

— Мне у вас не нравится.

— Конечно, если вы компьютерами занимаетесь, вам не нравится на Брайтон Бич.

— Мне не нравится, когда в одном месте собирается так много евреев.

— Боже мой, что вы такое говорите!

— Как показывает история нашего народа, до добра это нас никогда не доводило.

— Молодой человек, хоть вы и специалист, но в моем магазине… нет, покупайте, но в моем магазине… Так вы берете Лимонова?

— Мне нужны его старые книги.

— «Эдички» у меня нет. Мандельштама? Три тома? Ну, как сговорились! И советские приезжают — вынь да положь им Гумилева да Мандельштама. Распродано, давно распродано, к нам не попадает! Будьте здоровы, молодой человек, странно вы разговариваете, до свиданья…

В магазине «Черное море» остаемся мы и пожилая пара. Они уже давно стоят в дальнем углу, листают два тома Писемского. Подходим поближе. Они перешептываются.

— Ты права, дорогая, — шепчет мужчина. — Но зачем нам Писемский?

— Ты хочешь, чтоб он так и вырос, не прочитав Писемского? — шепчет она в ответ. — Ведь недорого, и я так люблю Писемского.

— Ну, если любишь, давай купим.

— Давай, — шепчет жена и, взяв оба тома, с посветлевшим лицом направляется к кассе.

…Почему этой скромной, интеллигентно одетой женщине нужен Писемский? Здесь, где магазин называется «Черное море», где шумит надземка, где на кухнях по вечерам не читают острые статьи в газетах, не обсуждают последние журнальные публикации и выступления в Верховном Совете? Где жизнь в общем-то устроена так, что если хочешь преуспеть, даже не преуспеть, а жить, как принято говорить, «комфортабл», то есть достаточно благополучно, так вот, если хочешь всего этого, то Писемского читать просто некогда — нет на чтение ни времени, ни сил. А она вот боится, что сын вырастет без Писемского, который для знания американской жизни и ее законов — ну уж ни с какого боку!

4

Однажды мы заблудились в одном из районов Нью-Йорка — Квинсе. Подъехали к бензоколонке, чтобы узнать дорогу. Кроме нас на бензоколонке заправлялся еще один человек. Американец лет пятидесяти заправлял дорогой лимузин «Линкольн-Континенталь». Один из нас вышел из машины, подошел, спросил: «Не могли бы вы подсказать, как проехать туда-то?»

— А может, поговорим по-русски? — предложил незнакомец.

— Вы здесь давно?

— Восемь лет.

— И как идут дела?

— Отлично! — и он показал на свой серебристо-серый лимузин. Бензоколонка оказалась станцией самообслуживания, и, пока вставляли шланг, пока расплачивались, наш соотечественник все никак не уезжал, ходил вокруг своей машины, что-то рассматривал, потом подошел к нашей. Окно машины было открыто.

— Ну а как вы там, в Союзе? — спросил он. — Все-таки в страхе живете?

— Да какой страх? Газеты вы, что ли, не читаете?

— Вообще-то, конечно, давно не был дома, просто не верится! Меня Миша зовут, а вас?

Мы представились. Миша тут же начал рассказывать о себе.

— Я выжил в Бабьем Яру, — первое, что он сообщил как горькую и гордую награду. — Удивляетесь? Не верите?.. Мне было три года, когда немцы заняли Киев, и всю нашу семью погнали в Бабий Яр, отца, мать, сестру. Мама попросила нашу няню: «Спаси хоть его, Маруся». И когда нас вели, вытолкнула меня, и Маруся меня спрятала, несколько лет скрывала в погребе. Маруся меня потом вырастила, кончил школу, институт, уехал в Ленинград, работал на заводе, был начальником смены. У меня в подчинении было двадцать пять человек, портрет висел на Доске почета.

— А почему вы уехали?

— Обидели меня. Появился еще один еврей в нашей смене, и мой начальник сказал: «Двух евреев в одной смене быть не должно». А тот еврей оказался очень ловким, и мне стало плохо. Он устроил так, чтобы все неприятности валили на меня.

— И только поэтому вы уехали?

— Нет, и у отца моего были неприятности еще до войны, потому что его родной брат был членом Бунда и этот брат, член Бунда, сидел…

Наш